Том 5. Пешком по Европе. Принц и нищий

Местность, которую мы проезжали, известна как родина Вильгельма Телля. Герой не забыт, память о нем и поныне живет в сердцах потомков. Деревянная фигурка, изображающая его с натянутым луком, красуется над входом в каждый трактир и стала неотъемлемой частью местного пейзажа.

К полудню мы подъехали к подошве Брюнигского ледника и часа на два остановились в деревенской гостинице – одном из тех чистеньких, уютных и во всех отношениях образцовых постоялых дворов, которые так восхищают неизбалованного путника, привыкшего мириться в деревенском захолустье с куда более безотрадными странноприимными домами. Местечко славится озером, лежащим в горах; зеленые склоны предгорий усеяны швейцарскими коттеджами, прячущимися в зелени карликовых полей и садов, а выше, на самой горе из лиственной чащи с ревом низвергается кипящий водопад.

То и дело подъезжали экипажи с пассажирами и багажом, и вскоре в тихой гостинице закипела жизнь. К табльдоту мы пришли чуть не первыми и перед нами продефилировала вся публика. Всего набралось человек двадцать пять. Было представлено много национальностей; американцев, кроме нас, никого. Рядом со мной сидела молодая англичанка, а рядом с ней ее новоиспеченный супруг, которого она называла уменьшительным «Недди», хотя и по росту и по дюжему сложению ему более пристало бы называться полным именем. При выборе вина супруги повздорили, впрочем, это были скорее пасторальная ссора, ссора влюбленных. Недди стоял за то, что советовал путеводитель, — за местное вино, а его благоверная и слышать о нем не хотела.

— Фи, гадость какая! — твердила она.

— Какая же это гадость, голубка, вполне приличное вино!

— А я говорю — гадость!

— А я говорю — не гадость!

— Ужасная гадость, Недди, не спорь, я его в рот не возьму.

Последовал вопрос, какого же вина ей нужно. На что она ответила, что он прекрасно знает, — она ничего не пьет, кроме шампанского.

—Ты прекрасно знаешь, — поучала она его, — папа не садится за стол без шампанского, и я уж так привыкла.

Недди игриво прошелся насчет того, что она его, очевидно, решила разорить, чем так насмешил молодую жену, что та чуть не задохлась от смеха, и этим в свою очередь так раззадорила его, что он еще раз десять повторил свою остроту, украшая ее все новыми убийственными добавлениями. Придя наконец в себя, новобрачная игриво похлопала его веером по руке и сказала с нарочитой строгостью:

—Что ж, ты так добивался меня — ты и слышать не хотел ни о какой другой партии, а уж раз попался, крепись. Ну, прикажи же дать шампанского, я умираю от жажды!

С притворным вздохом, снова рассмешившим ее до слез, он приказал подать шампанского.

Услышав, что эта дама так тонко воспитана и признает из всех спиртуозов только шампанское, Гаррис был поражен и сражен. Он решил, что она принадлежит к одной из правящих в Европе династий; что до меня, то я в этом сомневался.

За столом слышалась речь на двух–трех языках, и наши досужие догадки о национальности большинства гостей блестяще подтвердились. Остались неразгаданными только наши визави — пожилой джентльмен, путешествовавший в обществе пожилой дамы и молоденькой девушки, а также джентльмен лет тридцати пяти, сидевший четвертым от Гарриса. Нам так и не удалось услышать ни одного их слова. Наконец второй на названных джентльменов — мы и не заметили, как — вышел из–за стола, и мы увидели его уже на другом конце столовой, где он, вынув из кармана гребенку, поправлял прическу. Значит немец, — если только он не усвоил эту манеру в долгих скитаниях по немецким гостиницам. А тут и пожилая чета вместе с молоденькой девушкой встала из–за стола и вежливо нам поклонилась. Тоже, значит, немцы. Этот национальный обычай стоит шести других на предмет вывоза.