Том 5. Пешком по Европе. Принц и нищий

Девятого апреля он продал седло: пусть, говорит, кто хочет, рискует жизнью, положась на гнилую подпругу, а тем более по этим заболоченным апрельским дорогам; то ли дело ехать попросту, без седла, — он будет чувствовать себя куда увереннее и спокойнее, он всегда презирал тряску в седле.

Двадцать четвертого апреля он продал лошадь. «Сегодня, говорит, мне как раз исполнилось пятьдесят семь лет, а ведь ничего мне не делается, здоров как бык, — вот и дурак бы я был по такой погоде трястись верхом на лошади; то ли дело для мужчины, для настоящего мужчины, пуститься пешком по обновленному весеннему лесу да по весенним горам, тем более что собака отлично может понести мои денежки в небольшой котомке. Так что встану я завтра пораньте, получу сполна по счету, а там и двину в Теннесси на своих на двоих после прощальной чарочки у Гэдсби».

Двадцать второго июня он продал собаку. «Черт, говорит, с ней, с собакой, ведь это ж такая обуза, особенно как соберешься побродить летней порой по горам и лесам: то она гонится за белками, то лает неизвестно на кого и на что, дурачится, проказничает, всего тебя обрызгает, когда переходишь с ней реку вброд; ни тебе подумать, ни полюбоваться природой; чего лучше самому нести деньги – на собаку в финансовых делах плохая надежда, я давно заметил. Прощайте же, други, это паша последняя встреча, завтра утречком я с веселой душой закину ноги на плечи и айда в Теннесси!»

Райли замолчал, и долго длилась тишина, слышно было только завывание ветра да мягкое падение снежных хлопьев. Мистер Лайкинс не выдержал:

— Ну и что же?

— Ну–с, это было тридцать лет назад, — отозвался Райли.

— И пускай тридцать лет, что с того?

— А то, что мы большие приятели с этим древним старцем. Он каждый вечер заходит ко мне проститься. Я видел его только час назад — завтра он опять собирается в Теннесси, уж который раз; завтра, говорит, он рассчитывает покончить со своим делом и удрать ни свет ни заря, задолго до того, как филины, вроде меня, продерут глаза. Слезы проступили у него, так он радовался, что опять увидит свой родной Теннесси и старых друзей.

Снова молчание. Незнакомец нарушил его:

— И это все?

— Все.

— Ну, скажу я вам, по такому часу да по такой погоде, думается мне, ваш рассказ немного затянулся. И собственно, к чему он?

— Пожалуй, ни к чему.

— А соль–то в чем?

— Да и соли, пожалуй, нет. Только если вы не слишком торопитесь обратно в Сан–Франциско с вашим назначением на должность почтмейстера, мистер Лайкинс, мой вам совет – на какое–то время остановиться у Гэдсби и ничего не принимать к сердцу. А засим будьте здоровы и да благословит вас бог!

Сказав это, Райли спокойно повернулся на каблуках и пошел прочь, оставив изумленного школьного учителя в одиночестве; а тот, словно дед–снеговик, стоял недвижим и глубоко задумавшись в ярком свете уличного фонаря.

Он так и не получил должности почтмейстера.

Но — возвращаюсь к Люцерну и рыбакам... Я битых девять часов проторчал на набережной и пришел к заключению, что если уж кто твердо вознамерился дождаться, чтобы кто–нибудь подцепил на крючок одну из этих упитанных и умудренных рыбин, пусть сразу же решит «остановиться у Гэдсби» и ничего не принимает к сердцу. Похоже, что за последние сорок лет у этих берегов не была поймана ни одна рыбина, но все равно терпеливый рыбак торчит здесь целыми днями, не сводя глаз с поплавка, и, видимо, получает удовольствие. Таких же толстых, веселых, благодушных и терпеливых бездельников рыбаков вы встретите и на Сене в Париже, хоть, по слухам, единственное, что у них ловится на данном отрезке истории, это такая ненужная им дрянь, как безвременно погибшие собаки и кошки.

Глава XXVII

Ледниковый сад.— Прогулка по озеру. — Жизнь в горах. — Турист, каких много. — «Откуда приехали?» — Ни на шаг без путеводителя. — «Что ж, в общем как будто все».