Том 5. Пешком по Европе. Принц и нищий

Американская деревня летом в десять часов утра – это ли не мир, покой и благомыслие, – а поглядите на нее часом позже!.. Стихотворение мистера По «Колокола» осталось и по сей день незаконченным, но оно и к лучшему, а то исполняющие его артисты или чтецы изощряются на все голоса, стараясь передать звучание различных колоколов, но что они стали бы делать, если бы дошло до церковного колокола? Какой бы это был «камуфлет», по любимому выражению Джозефа Аддисона. Церковь хлопочет о том, чтобы люди избавлялись от пороков, но не худо бы ей для примера избавиться от своих. Она все еще кое в чем придерживается обычаев, которые были полезны когда–то, но давно уже утратили резон и смысл и отнюдь не служат ей к украшению. Один из этих обычаев — церковный благовест, напоминающий людям, что пора молиться, — в городе, где чуть ли не у каждого есть часы; другой — это чтение с амвона городских объявлений, с которыми все, кого они интересуют, уже ознакомились по утренней газете. Священник, по сложившейся традиции, зачитывает пастве даже слова исполняемого гимна — пережиток, восходящий к тому времени, когда сборники гимнов еще не печатались большими тиражами и стоили дорого; сейчас у каждого есть сборник гимнов и эти публичные чтения абсолютно никому не нужны. Мало сказать — не нужны, они мучительны. Если бы священник выпалил в церкви из дробовика, он не мог бы попасть в худшего чтеца, нежели он сам. Я это говорю не из дерзостной гордыни и не по суетному легкомыслию, а исключительно из уважения к истине. Какого ни возьми среднего священника, независимо от национальности и вероисповедании, читает он из рук вон плохо. Кажется, уж что–что, а такую молитву, как «Отче наш», он мог бы прочесть как следует, ведь она ему более чем знакома, — так нет же: священник, читая ее, мчит на всех парах, как будто от этого она скорое дойдет по адресу. Человек, не понимающий, что такое паузы, и не умеющий выделять их в тексте, не в силах передать великую простоту и благородство этого произведения.

Мы довольно рано позавтракали и зловонными деревенскими улочками вышли на дорогу в Церматт, радуясь возможности удрать от колокольного звона. Постепенно по правую руку от нас возникло поразительное зрелище. То была закраина гигантского ледника – массивная ледяная стена; она глядела на нас с заоблачной высоты альпийской вершины, четко вырисовываясь в голубом небе. Мы пытались определить на глаз высоту ледяной стены от подошвы доверху и клали на нее несколько сот футов, а Гаррис давал и вдвое. Мы даже подсчитали, что если выставить в ряд у этой степы Собор св. Павла, Собор св. Петра, Хеопсову пирамиду и вашингтонский Капитолий, а на стену посадить человека, то он не сможет повесить свою шляпу ни на один из шпилей: ему пришлось бы для этого нагнуться футов на триста–четыреста, что, конечно, человеку недоступно.

Меня ледник приводил в восхищение своей могучей красотой, и я считал, что никому и в голову не придет искать в нем каких–то изъянов. Но я ошибся. Гаррис уже несколько дней злился на всех и вся. Заядлый протестант, он то и дело принимался ворчать:

– Ни в одном протестантском кантоне вы не увидите такого убожества, такой нищеты и грязи, как в этом, католическом; вы не увидите улиц и переулков, залитых нечистотами, ни лачуг, похожих больше на свиные хлевы, ни жестяной репы хвостиком вверх вместо церковного купола; а что до колоколов, так там вы вообще не услышите колокольного звона.

В это утро он придирался буквально ко всему. Начал он с грязи: «В протестантском кантоне даже после дождя не бывает такой грязи». Потом перешел на собак: «В протестантских кантонах вы не встретите лопоухих собак». Потом на дороги: «В протестантских кантонах нет такого положения, чтобы дороги строились сами собой, — там их строят люди, там если построят дорогу, так это дорога!» Потом на коз: «В протестантских кантонах вы не увидите коз, проливающих слезы, тем коза самое веселое создание в мире». Потом пошло насчет серн: «Протестантская серна такого себе не позволит: она укусит разок–другой, да и пойдет себе своей дорогой. А здешние серны попросятся переночевать, а потом oт них не отделаешься». Потом насчет дорожных указателей: «В протестантском кантоне вы при всем желании не заблудитесь, а здесь вы днем с огнем не сыщете дорожного указателя». И дальше: «Здесь вы нигде не увидите на окне цветочного ящика, ничего не увидите, разве что кое–где кошку, да и то какую–нибудь мямлю; а возьмите вы протестантский кантон: там окна утопают в цветах, а кошки бегают целыми ватагами. Здешние власти не думают о дорогах, оставляют их на самотек, а вы, чуть что не так, платите им три марки штрафа: ваша лошадь–де сошла с дороги; а какие это дороги — не дорога, а чистое недоразумение». И насчет зоба: «Тоже мне, зоб называется: я тут во всем кантоне не видел зоба, который не уместился бы в моей шляпе».

Так он ворчал на все, что ни придется; я думал, что уж к этому величественному леднику ему будет трудно придраться, и осторожно высказался в этом духе, но он и глазом не сморгнул: