Том 5. Мощеные реки

Борис принадлежит к числу тех фанатиков в науке, у которых «понедельник начинается в субботу», то есть они и в воскресенье, и в праздник, и в любое время «остаются на фронте». Они частенько чудаковаты, не приспособлены к житью-бытью. Но опыт жизни заставляет верить в таких людей. И я верю в своего друга, верю, что мне еще придется написать о делах «его роты». Теперь же рассказ будет о человеческом увлечении, о том, что можно добыть для людей «между делом».

Борис Вепринцев.

* * *

Чужое, модное сейчас слово «хобби» в этом случае не годится. Хобби — увлечение, занятие для себя. Тут же — мечта юности, пронесенная через сложности и трудности жизни.

Двадцать пять лет назад мальчишка-кюбзовец (есть и доныне кружок биологов в зоопарке — КЮБЗ) попал на интересную встречу ученых. После доклада ныне покойный профессор Промтов подошел к старинному граммофону, покрутил ручку, и в переполненном зале… запел соловой. На окнах сверкали морозные росписи, а в зале, хотя и не очень громко, пел соловей. Нам, привыкшим сегодня к магнитофонам, вряд ли показалась бы удивительной эта запись. Но тогда даже видавшие виды ученые поднялись, громко хлопали и, как дети, кричали: еще, еще! А в самом заднем ряду сидел мальчишка и ловил каждое слово рассказа об удивительной, из Англии привезенной пластинке. Профессор рассказал: «В Англии живет старик Людвиг Кох, уехавший из Германии от фашистов. Старик на восковые диски пишет голоса птиц. Старика в Англии знает каждый мальчишка. Письма ему пишут по адресу: «Птичий домик, Людвигу Коху». Профессор сказал еще, что и сам попытался делать записи, но неуспешно. «Надо обязательно записать…»

Началась война. Какое дело кому было до странной пластинки? Но жил в Москве мальчишка, который помнил пение соловья, странного, почти сказочного деда Людвига Коха и слова: «Надо обязательно записать…» Мальчишка потихоньку от матери разобрал по косточкам патефон — пытался сделать «машину для записи». Ничего, понятное дело, не вышло. Но мальчишка имел право на эту попытку. Кроме страстного увлечения птицами, в тринадцать лет он поступил работать в госпиталь электромонтером и, к удивлению начальства, привел в порядок высокочастотные грелки и много другой списанной техники. Мальчишки скоро взрослели во время войны…

* * *

В первую встречу я подумал, что волосы у Бориса пепельные. Увидел днем — седина…

Семи лет Борис узнал два страшных слова: «враг народа». Его отец — «враг народа». В шестнадцать лет он спросил у матери: в чем виновен отец? Мать не могла ответить. Сын начал сам искать ответ на вопрос. В архивах, в Ленинской библиотеке, он листал газеты и пожелтевшие документы, где упоминался революционер, коммунист с 1903 года Николай Александрович Вепринцев — его отец. Для одного себя искал ответа.

И убежденно решил: отец не виновен. Но «любознательность» дорого обошлась. В 1951 году был арестован и младший Вепринцев — студент биофака Московского университета. Нелепо, ложно студент был обвинен в тысяче смертных грехов.

Седина — следы трех лагерных лет. Кое-кто из друзей в первый же день ареста сделал вид, что почти не знаком с Вепринцевым. Но Борис рассказывал с радостью, и об этом написать радостно: настоящие друзья остались друзьями!

Еще в пересыльной тюрьме Борис получил сердечное письмо от секретаря курсового бюро комсомола Светланы Курдюновой. Это был знак преданности товариществу, это был и знак мужества. Друзья посылали в лагерь письма и книги. Профессор, руководивший работой Бориса на курсе, посылал задания по биологии…

В лагере студент хорошо овладел двумя языками: английским и немецким. Из лагеря отослал профессору курсовую работу по биологии, написанную на желтой бумаге от мешков из-под цемента. Я видел эти листы с мелкими плотными буквами — свидетельство человеческой веры в жизнь и справедливость.

В1954 году Борис Вепринцев был освобожден как невиновный, вернулся в университет и был восстановлен в комсомоле. По ходатайству сына было пересмотрено дело отца. И наступил день, когда сын услышал: «Ваш отец был настоящим коммунистом. Вы можете гордиться отцом».

Вот они, герои звукозаписи.

К жизни Борис вернулся не сломленным, не озлобленным против людей, не потерявшим веры в идеалы, которым отец посвятил жизнь, не отстал от товарищей по учебе.

Борис вспоминает: «Странное желание «записать голоса птиц» в лагере стало почти навязчивым. Услышишь — чирикают воробьи, и сразу мысль: а ведь есть у меня дело. Вспомнишь: есть где-то разливы воды, сады, лесные опушки… Я не сомневался: если вернусь — смогу сделать все, что задумал, потому что в то время уже появился почти фантастический аппарат — магнитофон».

* * *

Весна 1956 года. В звенигородском лесу на просохшей после талой воды лужайке сидит человек со странным ящиком. Что-то у человека не ладится. Он снимает крышку, почти с головой залезает в ящик, проверяет электрический шнур, идущий к домику биостанции. На березе, где поет зяблик, спрятан еще какой-то прибор.

Пастух, издали наблюдавший эту картину, не выдержал, подошел:

— Что делаешь?