Том 5. Энн Виккерс

«Вы должны увидеть настоящий Лондон», — твердили ей все. Ну что ж, она попала в настоящий Лондон, во всяком случае, в один из «настоящих Лондонов». В Бэрмендси она поняла, что величественный Лондон, подобно блестящему Нью-Йорку и, вероятно, подобно всем остальным городам мира, представляет собой не более чем одну или две квадратных мили красивых магазинов, жилых и общественных зданий, окруженных десятками квадратных миль домов, напоминающих загоны для скота на бойне, убогих лавчонок и закопченных фабрик. Переулки Бэрмендси, еще более мрачные, чем улицы Бруклина, были сплошь застроены унылыми, однообразными домами, приспособленными для гармоничного развития человеческой личности не более, чем какой — нибудь муравейник. Бесчисленные дети были грязны; мужчины, возвращавшиеся с работы, были измождены и плохо одеты; женщины казались забитыми бессловесными тварями.

Разумом Энн понимала, что нищета в Англии вовсе не должна быть живописнее нищеты в Гарлеме или в Сан-Франциско. Но постичь это сердцем до приезда в Европу она не могла. Английские писатели, выступавшие с лекциями в Америке, всячески внушали своим слушателям мысль, что они — представители цивилизации более мягкой и светлой, чем ее грубая американская разновидность. Благодаря их стараниям Энн вообразила, будто вся Англия — это живописные домики среди лугов, где и летом и зимой буйно цветут розы и поют жаворонки, плюс Лондон, состоящий исключительно из старинных церквей, Букингемского дворца, элегантных баронетских квартир, изысканных мансард поэтов и речей мистера Уинстона Черчилля.

Но здесь тянулись бесконечные ряды черных от копоти двухэтажных кирпичных казарм. Потом начали открываться пивные. А из всего, что она видела, самый ужасный удар ее романтической мечте о Европе нанесли именно лондонские пивные.

От странствующих бардов вроде мистера Гилберта К. Честертона Энн узнала, что все британские заведения, торгующие пивом, представляют собой средоточие музыки, смеха, шутливых вывесок и разговоров о солнечных закатах. Разумеется, ей не терпелось узреть эти святыни. Она заметила, что в пивной на Тули-стрит собираются закутанные в шали женщины. Пивная эта называлась «Кабан и Бык», но могла бы с большим успехом именоваться «Холодной Свининой и Вареной Говядиной».

Набравшись смелости, Энн вошла туда, спросила кружку пива и уселась на чистую, но унылую скамью в чистой, но мрачной комнате. Стойка была сколочена из сосновых досок, выкрашенных желтой краской под неведомое дерево, какого не увидишь ни на суше, ни на море. Строго причесанная шестидесятилетняя буфетчица, строго поджав губы, упорно полировала полотенцем одну и ту же кружку, словно имела на нее зуб. Перед стойкой сидели две почтенные матроны в шалях и фартуках и щуплый человечек с шарфом вместо воротника.

В качестве вступления к беседе гости откашлялись. Энн прислушалась. Последовал лирический диалог, достойный честертоновского веселого английского пьяницы на веселой английской лужайке:

— Добрый вечер, миссис Митч.

— Ах, это вы! Я вас и не заметила. Добрый вечер, мистер Дьюбери!

— Холодно что-то сегодня.

— Да, холодновато.

— Всего хорошего, миссис Митч.

— Пока, мистер Дьюбери.

После чего воцарилось мрачное, пропахшее пивом молчание, которое прервала буфетчица, ответившая какому-то невидимому весельчаку, сидевшему в соседнем помещении: «Пинту горького? Сейчас! Пинту горького!»

На обратном пути Энн зашла в недорогое кафе, где съела мясной суп и баранину с брюссельской капустой. Идти еще куда-нибудь было слишком поздно, и потому она вернулась в свою гостиницу «Ройял Уильям», расположилась в салоне, где стояли горшки с аспидистрой, а стены были обшиты панелями из бурого линолеума, и попыталась рассеять тоску чтением списка пэров в Альманахе Уитекера, который вместе с расписанием поездов Брэдшоу и алфавитным указателем железных дорог составлял гостиничную библиотеку.

Как все американцы, Энн думала, что большинство английских титулов восходит к эпохе норманского завоевания, и страшно удивилась, узнав, как мало знатных фамилий существовало до 1600 года и как много появилось после 1890. «Да перестань же ты! — мысленно прикрикнула она на себя. — Неужели ты никак не можешь выбросить из головы цифры? Даты! Прирост населения! Увеличение числа разводов на сто тысяч браков до девяти и семи десятых! Шкала заработной платы! Точное расстояние в километрах от Мраморной арки до Метрополя в Брайтоне! Ну и духовные интересы! Вот к чему приводит работа в народных домах! Неужели ты не можешь перестать крутить ручку арифмометра, заменяющего тебе мозг, и жить воображением? Неужели ты не можешь ощутить присутствие Китса и Карла Первого?

Если хотите знать, то не могу! Карл Первый! Кружевной воротник и бородка, как у дантиста! Меня интересует шкала заработной платы! Кое-кто из людей, получающих по субботам конверты с жалованьем, считает, что она по крайней мере так же важна, как подъемные мосты и крепостные башни!