Том 5. Энн Виккерс

— В том-то и дело, что есть. Я всю жизнь был чертовски неразборчив в знакомствах. Я состою в приятельских отношениях и с шулерами, и с крупными бутлегерами, и с подрядчиками-взяточниками, и с темными биржевыми дельцами — в общем, со всякими подозрительными субъектами, — играю с ними в карты и не прочь с ними выпить. Любого из них, если потребуется, я, не моргнув и глазом, отправлю за решетку — по крайней мере так мне кажется, — но пока они не сели на скамью подсудимых, они мои приятели. И люди они куда более занятные, чем почтенные юристы, которые играют в шахматы и ходят в оперу. Но мои веселые дружки могут дать комиссии обильную пищу для неоправданных подозрений. Ну как, шокирует вас круг моих знакомств? Ведь сегодня я и вас к нему присоединил — так сказать, насильственным способом.

— Нет. — Она подумала. — Нисколько. Мой успех в роли начальника тюрьмы объясняется главным образом тем — глядите, если эту тайну узнает кто-нибудь, кроме вас и Мальвины Уормсер, мне конец! — что в массе заключенные кажутся мне куда более симпатичными и интересными людьми, чем тюремный персонал. Конечно, среди заключенных попадаются действительно скверные типы. Мразь. Но ведь гораздо больше таких, в ком от рождения живет дух авантюры: просто они не захотели всю жизнь гнуться над швейной машиной или сидеть за кассой. На Юге у меня в тюрьме была одна прелестная девочка, Бэрди Уоллоп, — я слышала, что теперь она открыла ресторанчик в Спокейне и процветает. Так вот, она приходила ко мне…

Минут пятнадцать она рассказывала ему про Бэрди. Потом спохватилась и спросила:

— А ведь, наверное, уже безумно поздно… Барни? Никак не могу добраться до своих часов. Где мы сейчас?

— Да, поздновато. Пожалуй, пора возвращаться. Но мы сейчас недалеко от моего загородного дома. Милях в двух. Заедем туда на минутку — вытащим из холодильника индейку и бутылку пива и перекусим. Дом стоит пустой — моя жена и обе дочки, уже взрослые девушки, сейчас в Европе, а я только изредка приезжаю на субботу и воскресенье. Но еда там найдется, и заодно согреемся перед обратной дорогой.

«Так я и знала, — сказала себе Энн, — что он с самого начала держал путь к своему логову». Она понимала, что надо бы возмутиться, но возмутиться не могла. Он ей нравился — он так ей нравился!

Интересно, подумала она, какой у него дом: блестящая новенькой краской дача с верандой, коттедж в колониальном стиле или строгий оштукатуренный особняк с мансардной крышей… А впрочем, не все ли равно.

На оставшиеся две мили, при такой скорости, потребовалось немногим более двух минут, и пока Энн размышляла, машина проехала между двух бетонных столбов, прошелестела шинами по гравию подъездной дороги в четверть мили длиной и резко затормозила перед огромным, как показалось Энн, кирпичным домом с облицовкой из известняковых плит. Она ждала, что вот — вот Барни позвонит — и парадную дверь с поклоном распахнет дворецкий. Но вместо этого Барни отпер маленькую боковую дверь, и через белый коридорчик они попали в кухню — воплощение райских грез домашней хозяйки: линолеум, стены, выложенные канареечно-желтыми плитками, большая газовая плита, угольная печь с колпаком, сверкающая никелем раковина, а на полке — целое семейство медных кастрюль всех размеров, от дедушки до грудного младенца, несомненно, вывезенное из Франции.

Электрический холодильник в семь футов шириной.

Внутри — пиво, вареная курица, жареная утка, икра; в буфете — большая коробка английского сухого печенья.

— Для пива холодновато, как, по-вашему? — сказал Барни. — Заварю-ка я вам лучше чаю. Выпьете?

— С удовольствием! Я промерзла до костей.

— Жаль, что так поздно, а то бы я приготовил для вас целый обед. Как юрист я безграмотен, и в ручной мяч меня обставит любой щенок из Гарварда, но зато после поваров Колониального ресторана я самый главный. — То, как он включил газ, чиркнул спичкой, поставил чайник, чисто профессиональная уверенность всех его жестов подтверждали эти слова. — Моему ирландскому жаркому завидуют лучшие рестораторы Нью-Йорка, а когда я угощал немецких принцев-эмигрантов кислой капустой с ананасом, у них из глаз лились чистейшие пивные слезы!

От ее помощи он отказался. Вот Рассел ни за что не отказался бы. Она еще раз подумала, как несправедливо ходячее мнение, будто слабохарактерные мужчины — лучшие помощники в хозяйстве. Барни Долфина легко было представить в роли лагерного или армейского повара, в роли корабельного кока — веселого, деловитого; а Рассел только бессмысленно вертелся на кухне и путался под ногами.

Барни снял пиджак, и она увидела, какие у него сильные плечи. Она уже согрелась и сидела на высокой табуретке, не сводя с него счастливых глаз. Он ловко нарезал хлеб для бутербродов с курицей и поджарил гренки к икре. Через десять минут ужин был готов, и они съели его за кухонным столом — и при этом почти не разговаривали: только обменялись последними сплетнями о судьях, адвокатах и экспертах по тюремному режиму.

Облокотившись на стол, подперев ладонями подбородок, он смотрел ей в глаза — нет, глубже, в самую душу.