Том 5. Энн Виккерс

Энн попробовала создать какой-то уют, окружив себя немногими уцелевшими у нее старыми и милыми вещами. Была тут кушетка, на которой когда-то дремал по воскресеньям профессор Виккерс. Было принадлежавшее ему собрание сочинений Диккенса. «Дэвид Коппер — филд» — та самая книжка, которую Энн впервые прочла в десять лет и с тех пор каждый год перечитывала: «Дети подводного царства» — подарок отца, и «Королевские идиллии» с надписью Глена Харджиса. Четыре кресла, столики, удобные лампы для чтения. Полки с книгами в мрачных, бурых переплетах — криминология, пенология, психология и всякие другие заумные и мрачные науки, в которых Энн черпала мудрость.

Кроме большой комнаты, была еще спальня — пожалуй, поменьше ее детской в Уобенеки — и ванная, такая тесная, что там помещался только душ. И крохотная кухня — Нью-Йорк по величине считался первым городом мира, и потому в кухне не хватало места ни для плиты, ни для рядов сверкающих кастрюль, но зато там был чудесный электрический кофейник. И еще был толстый кот по имени Джонс.

Энн навещало довольно много людей: Мальвина Уормсер, Линдсей Этвелл, Пэт Брэмбл, когда она бывала в Нью-Йорке, и разные общественные деятели-профессионалы, вроде Рассела Сполдинга. При крещении он был наречен — в честь поэта — Джеймс Рассел Лоуэлл Сполдинг,[142] подписывался «Дж. Рассел Сполдинг», но почему-то — Энн так и не удалось узнать, почему — в кругах завсегдатаев торжественных обедов радикального толка он фигурировал как Игнац. Она познакомилась с ним в Институте организованной благотворительности, где он возглавлял один из отделов. В свои сорок лет (он был на три года старше Энн) он оставался холостяком и дорожил репутацией бонвивана не меньше, чем славой прогрессивного гуманиста. Мистер Сполдинг был крупный круглолицый мужчина, большой охотник до всяких шуток. Энн решила, что в детстве, в своем родном городке в штате Айова, он был тот самый растяпа-толстяк, над котврым издеваются сверстники; и теперь он как будто старался взять реванш и отсюда, из Нью-Йорка, показать своим былым врагам, на что он способен, — старался поразить уже мало реальную, но все еще крепко державшую его Айову… Энн симпатизировала ему, потому что человек он был добрый и покладистый, не обижался, если его приглашали на обед в последнюю минуту, и никогда не забывал позвонить, если вы лежали в постели с гриппом: в этом отношении он был так же надежен, как Линдсей Этвелл.

ГЛАВА XXXIII

Он был так сух, так сдержан и изящен — Линдсей Этвелл. Его щеки утратили былой румянец. Пэт Брэмбл утверждала, что он старый кот, но в глазах Энн он был похож скорее на борзую. Он не забывал о цветах, конфетах и днях рождения. Он целовал ее — нежно и довольно продолжительно, но и только. Иногда ей приходило в голову: «Если этот человек будет и дальше тянуть, я сама сделаю ему предложение», — но потом она как-то про это забывала. Она свыклась с ним, как со своей собственной правой рукой, и обращала на него так же мало внимания.

Однажды он заехал выпить «чаю» — чопорный Нью — Йорк все еще придерживался этого термина — в день, когда Энн вернулась особенно измочаленная и была особенно рада исходившему от него спокойствию. День выдался тяжкий. Китти Коньяк вела себя до ужаса приторно-благочестиво, и Энн не сомневалась, что у нее на уме какая-нибудь пакость. А женщина, в которой Энн принимала особое участие, — № 3701, бывшая учительница, осужденная за кражу редких книг из библиотек, — как выяснилось, похищала из тюремной больницы и продавала искусственные зубы… «Шикарный из меня реформатор, нечего сказать!» — вздыхала Энн на жаргоне тех лет. Ей хотелось поплакать на чьем-нибудь уютном плече. Поэтому, открыв дверь Линдсею, она набросилась на него с поцелуями и чуть не задушила (такой прием слегка его озадачил). Но она не стала жаловаться на усталость: уставать было его привилегией. Она придвинула лампу к самому удобному креслу, дала Линдсею пачку вечерних газет и отправилась на кухню приготовить коктейли.

Выбивая кубики льда из решетки холодильника, отмеряя и взбалтывая, она оживленно напевала и строила планы. «Какое наступит блаженство, когда мы с Линдсеем наконец поженимся и он будет каждый вечер приходить домой — вот как сегодня. Он станет членом Верховного суда Соединенных Штатов, а я, наверное, губернатором штата Нью-Йорк… И мы вдвоем будем обладать неограниченной властью. Как средневековые король и королева. Я постараюсь привить ему свою веру в республику на началах всеобщего сотрудничества, а он привьет мне немножко своего трезвого благоразумия… Да, но ведь мне тогда придется жить в Олбани, а ему в Вашингтоне!»

Рассмеявшись своим преждевременным опасениям, Энн понесла в комнату коктейли на серебряном подносе, накрытом кокетливой, совсем не суфражистской салфеточкой: «Пожалуй, об этом беспокоиться еще рано!»

Линдсей не торопясь потягивал коктейль. Прочитанную газету он аккуратно свернул, положил перед собой — строго параллельно краю столика — и не торопясь заговорил: