Том 5. Девы скал. Огонь

На углу San-Marco возле Porta della Carta четыре короля из порфира представились ей окрашенными в цвет темной крови — эти короли, которые обнимают друг друга одной рукой в знак мира, а другой сжимают рукоятки мечей. Бесчисленные извилины разноцветного мрамора, инкрустирующего боковой фасад храма, неясные переливы цветов, вся спутанная и сложная сеть нитей и причудливых излучин показалась ей ярким символом ее собственного душевного разлада, ее собственных смутных мыслей. То ей представлялось, что все кругом становится чужим, далеким, несуществующим, а то, напротив, более близким, тесным, сливающимся с ее тайной жизнью. Ей казалось, что она находится то в незнакомых местах, то среди предметов, принадлежавших ей, словно возникших из тайников ее собственного существования. Как в предсмертной агонии ей вдруг приходили в голову картины далекого детства, воспоминаний об очень давних событиях, быстро и отчетливо вставало перед ней чье-нибудь лицо, чей-нибудь жест, какая-то комната, какой-то пейзаж. И над этими призраками из мрака глядели на нее глаза матери, одобряющие и снисходительные, глаза обыкновенные, земные, но в то же время бесконечно глубокие, как далекий горизонт, куда они ее призывали. «Разве я иду к тебе? Разве ты зовешь меня в последний раз?» Она вошла в Porta della Carta, пересекла паперть. Опьянение скорби влекло ее к тому месту, где в ночь Триумфа столкнулись три судьбы. Она направилась к колодцу Свиданий. Около его бронзовых краев вся жизнь этих кратких мгновений воскресла перед ней с отчетливой ясностью. Тут она сказала, улыбаясь и обращаясь к Донателле: «Вот — поэт Огня!» Несмолкаемые крики толпы заглушали тогда ее голос, и над их головами небо вспыхнуло тысячью пламенных искр.

Она приблизилась к Колодцу и взглянула на него, малейшие его детали запечатливались в ее мозгу и принимали странную, роковую жизненную силу. Глубокая борозда на металле от веревок, зеленая плесень на камнях у подножия, груди кариатид, истертые коленями женщин, прислонявшихся к ним когда-то, стараясь достать воду, и это глубокое внутреннее зеркало, которое не разбивало больше дно ведер, узкий подземный диск, отражавший сверкающее светило. Перегнувшись через край, она увидела свое лицо, искаженное ужасом и отчаяньем, увидела неподвижную медузу, таившуюся на дне ее души. Бессознательно Фоскарина повторяла действия возлюбленного. И она увидела лицо Стелио и лицо Донателлы, как она видела их в ту ночь, когда они стояли друг возле друга и по их чертам пробегали огненные блики, точно они склонялись над горном печи или над жерлом вулкана. «Любите же друг друга! Любите! Я уйду… исчезну… Прощайте».

Веки ее опустились при этой мысли о смерти, и во мраке глаза матери, ободряющие и снисходительные, появились снова — безграничные, как далекий горизонт вечного успокоения. «Ты теперь в мире и ты меня ожидаешь — ты, которая жила страстью и умерла от нее». Она выпрямилась. Необычайное безмолвие царило на пустынной площадке. Богатые лепные украшения на высоких стенах наполовину скрывались в тени, наполовину купались в солнце, пять митр базилики возвышались над ними, легкие, словно снежные облака, от которых небо казалось более синим, как листья кажутся более зелеными от цветов жасмина. Снова на фоне своей тревоги она почувствовала всю прелесть окружающего мира. Жизнь могла бы еще дать светлые минуты.

Она вышла на мол, села в гондолу и велела везти себя в Giudicca Бассейн, набережная Невольников — весь камень и вся вода были чудом из золота и опала. Она боязливо взглянула на Piazetta, надеясь и страшась увидеть там знакомую фигуру. В ее воображении внезапно возник образ Осени, то одетый золотом, то как бы закрытый опаловым стеклом. Она вообразила себя потонувшей в водах лагуны, лежащей на ложе из водорослей. Но вдруг она вспомнила обещание, данное на этих водах и сдержанное потом среди жгучих объятий безумной ночи, и это воспоминание вонзилось в ее сердце подобно кинжалу, повергло ее снова в невыносимые терзания. «Значит, никогда больше… Никогда!» Она всеми своими чувствами вновь пережила пылкие ласки. Губы, руки, сила, страсть молодого человека жгли ее кровь и как бы сливались с ее существом. Во все ее существо проник этот яд. Отравленная этим ядом, она в апогее страсти нашла опьянение, не перешедшее еще в смерть, но перешедшее за пределы жизни. «И теперь никогда больше… Никогда!»

Она приблизилась к Rio della Croce. С красной стены свешивалась яркая зелень. Гондола остановилась около закрытой двери. Фоскарина вышла, отыскала небольшой ключик, открыла дверь и вошла в сад.

Это было ее убежище, тайный уголок ее уединения. Призраки ее страданий, тоски и грустных дум охраняли его, как верные стражи. Они все как бы шли к ней навстречу — прежние и новые, окружили ее и понеслись за ней вереницей.