Том 5. Девы скал. Огонь

Он говорил шепотом, изливая перед ней всю душу, мгновенно превратившись в чужое существо, воспринимающее все переживания ночного создания. Перед ним более не было женщины с ее таинственным непроницаемым телом, этой тесной тюрьмой человеческих возможностей. Перед ним стояла душа, мало-помалу обнажающаяся, звучная как музыка, чуткая, нежная и властная, источник творческой силы, дающей жизнь нежной ткани растений и грубому мрамору, зажигающей молнией тучи — источники света и мрака.

— Стелио!

Она едва выговорила это имя, но в ее прерывающемся голосе, замиравшем на бледных устах, послышалось столько же безумного счастья, как в пронзительном вопле восторга! Слова его теперь звучали настоящей любовью: да, он любил, любил. Много прекрасных слов произносилось при ней этим звучным голосом, зачастую казавшимся ей театральным, бывшим для нее какой-то странной мучительной пыткой, но теперь, услышав этот новый его оттенок, она почувствовала, как будто жизнь и мир мгновенно преобразились для нее.

Душа ее всколыхнулась: все препятствия пали на дно, в бесконечный мрак, а на поверхность всплыло что-то свободное, чистое и, постепенно расширяясь, превращалось в свод утреннего неба. Как заря, зардевшаяся на этом небе, завершая гармонию утра, иллюзия счастья засверкала улыбкой на ее липе. Как листья, колеблемые ветерком, трепетали полуоткрытые уста, и белизной жасмина среди звездной ночи сверкали зубы.

— Все забыто, все исчезло. Я не жила, не любила, не страдала. Я совсем новая. Я ничего не знаю, кроме этой любви. Я совершенно чиста. Я хочу умереть среди твоих ласк. Годы, события пронеслись надо мной, не коснувшись той части моей души, которую я хранила для тебя, вот оно, это таинственное небо, заключавшее в себе звук твоего имени, оно разверзлось, оно восторжествовало над пороком. Твоя любовь — мое спасение, мои объятия сделают тебя божественным…

Слова опьянения лились из освобожденной души, но она не решилась их выговорить и только улыбалась, улыбалась своей бесконечно счастливой улыбкой.

— Скажите, Пердита, неужели, неужели вам не кажется, что мы, своей непрерывной борьбой, своим постоянством заслужили полноту этого мгновения? Ах, мне кажется, что все мои предчувствия, все мои надежды были бы заблуждением, если бы не наступило это мгновение. Скажите мне, что без меня вы не пойдете навстречу заре, как и я без вас. Скажите — да!

— Да, да…

Она задыхалась, она отдавалась вся. Улыбка потухла, губы отяжелели и на мертвенно-бледном липе казались грубочувственными, манящими, властными, ненасытными. Вся ее фигура, только что смягченная отчаянием и ужасом, внезапно выпрямилась, как будто выросла, и снова облеклась во всеоружие плоти, трепещущей властным ненасытным желанием: инстинкт снова заговорил в нем.

— Ни минуты больше — поздно!

Он дрожал от нетерпения. Безумие возвращалось. Страсть душила его.

— Да! — повторила Фоскарина изменившимся голосом, не спуская глаз со Стелио, жадная и властная, как будто уверенная в обладании волшебным зельем, которое сделает его навсегда рабом ее любви. Страсть, таившаяся в глубине ее существа, пропитала его насквозь. Он взглянул на нее, она была так бледна, что, казалось, вся кровь ее ушла в землю, просочилась к самым корням деревьев, ему казалось, что это вой, что они одни вне времени и пространства.

Как и там за столом, она вдруг сделалась необычайно красива, как будто внезапно облеклась красотой тысячи идеальных образов, еще более пламенных вдохновенных, вечных.

Она стояла под веткой дерева, сгибающейся под тяжестью плодов подобно линии ее губ, и, как дыхание уст, лихорадочный жар исходил от всего ее тела. Чудные плоды свешивались над ее головой. Миф граната оживал среди этой ночи, как с появлением барки среди сумерек. Кто была эта женщина? Была ли то Персефона — царица теней? Знавала ли она страны, откуда все человеческие волнения кажутся лишь пылью, вздымаемой ветром на бесконечном пути?

Заглядывала ли она в мир источников, проникала ли в недра Земли, откуда поднимаются стебли растений, неподвижные как вены с застывшей кровью. Пресытилась или жаждала опьянения слезами, смехом, страстями смертных? Расцветала или гибла жизнь с ее прикосновением?

Кто была она? Проносилась ли она как бич над городами? Умолкали ли навек под ее поцелуями уста певцов, или же смягчалась душа тиранов. Кто была эта женщина?

Что представляло из себя ее прошлое, откуда этот лед, этот огонь, эта таинственность? Кто знал все ее тайны, кто сделал ее такой? Какими новыми чарами окружит она своего нового возлюбленного, для которого жизнь, страсть и слава нераздельны? Все это и еще многое и многое всплывало перед ним, при взгляде на нежные синеватые жилки на висках, на овал ее лица, на крутые бедра, на весь ее образ, тонущий среди мрака зелени и моря.