Том 5. Девы скал. Огонь

— Смотрите, Пердита, — говорил он, продолжая смеяться, — смотрите, не прав ли я? В прошлом году, в начале сентября, я был приглашен донной Андрианой Дуодо в Бурано. Утром мы гуляли по саду, а после полудня отправились в Торчелло. В то время я уже начал переживать миф о Персефоне, мое создание незаметно созревало в моей душе и мне казалось, что я плыву по волнам Стикса к стране усопших Теней. Никогда еще я не испытывал более яркого и сладостного ощущения смерти, как в этот миг, это ощущение делало меня таким воздушным, что, казалось, я мог ступать по лесам асфоделей, не оставляя на них следов. Воздух был влажен, тепел и туманен, каналы извивались змейками среди покрытых бледной зеленью берегов… Вам, конечно, знакомо Торчелло в солнечный день?.. Все время на лодке Харона шел оживленный разговор, кто спорил, кто декламировал. Шумные одобрения вернули меня к действительности из страны смерти, где блуждало мое воображение. Франческо де Лизо, намекая на мою особу, сожалел о том, что художник со столь ярко выраженной чувственностью, — я привожу его подлинные слова, — вынужден держаться в стороне, вдали от тупоголовой толпы, настроенной враждебно, и праздновать пир звуков, красок и форм лишь в чертоге своей уединенной мечты. Отдавшись лирическому порыву, он вспоминал красивую и радостную жизнь венецианских художников, народную любовь, возносившую их на вершину славы, красоту, силу и радость, которую они распространяли вокруг себя, воспроизводя жизнь в бесчисленных образах на сводах и стенах зданий. Тогда донна Андриана воскликнула: «Ну, так я обещаю, что Венеция устроит торжественный праздник в честь Стелио Эффрено!» И обещание догарессы подтвердилось. В тот же миг, на плоском зеленом берегу, я увидел гранатовое дерево, усеянное плодами, подобно видению галлюцинации, оно одно нарушало бесконечную грусть этого унылого места. Донна Орсетта Контарини, сидевшая рядом со мной, испустила крик радости и протянула обе руки, такие же нетерпеливые, как и ее губы. По-моему, нет ничего восхитительнее искренно и сильно выраженного желания. «Я обожаю гранаты!» — воскликнула она, и чувствовалось, что на кончике своего языка она уже ощущает их тонкий и острый вкус. Она была наивна, так же как и ее архаическое имя. Возглас этот растрогал меня, но Андреа Контарини, казалось, очень не понравилась эта экспансивность. Вот, думалось мне, настоящий Гадес, питающий недоверие к предательскому свойству семи зерен граната, по отношению к супружеству. Но гребцы, тронутые так же, как и я, возгласом Орсетты, пристали к берегу, и я мог выпрыгнуть и сорвать плоды родного мне дерева. Тогда мне представился случай устами язычника повторить слова Тайной вечери: «Примите, ядите, это есть тело мое, творите это в мое воспоминание». Ну, что вы думаете об этом, Пердита? Пожалуйста, не воображайте, что это моя фантазия. Я вам рассказал сущую правду.

Она позволяла увлекать себя этой изящной и вольной игрой фантазии, где он изощрял свой ум и красноречие. В нем чувствовалось что-то струящееся, живое и сильное, возбуждавшее в воображении его подруги двойственное и противоположное представление, о воде и огне.

— Итак, — продолжал он, — донна Андриана исполнила свое обещание. Повинуясь наследственному вкусу к роскоши, так цельно сохранившемуся в ней, она устроила во Дворце дожей действительно царское торжество, по примеру праздников конца XVI века. У нее появилась фантазия воскресить забытую Ариадну — Бенедетто Марчелло — и услышать ее жалобы в том самом месте, где Тинторетто изобразил дочь Миноса, принимающую звездную корону из рук Афродиты. Не узнаете ли вы в красоте этого замысла женщину, чьи милые глаза восторженно остановились на земной одежде незабвенной картины? К этому следует добавить, что концерт в зале Большого Совета уже имел исторический прецедент.

В 1574 году в этом же зале в честь благочестивейшего из королей, Генриха III, было разыграно мифологическое произведение Корнелио Франжепани с музыкой Клавдио Меруло. Признайтесь, Пердита, что моя эрудиция изумляет вас. Ах, если б вы знали все, что я собрал по этому поводу! Как-нибудь, когда вы заслужите серьезного наказания, я прочту вам свою речь.

— Как! Разве вы сегодня не произнесете ее во время праздника? — спросила изумленная Фоскарина, боясь, чтобы он со свойственной ему беспечностью не обманул ожиданий публики.

Он понял беспокойство своей подруги, и ему захотелось подразнить ее.

— Сегодня вечером, — отвечал он со спокойной уверенностью, — я намерен пить шербет в вашем саду и, при свете звезд, любоваться гранатовым деревом, украшенным ожерельями.

— Ах, Стелио! Неужели вы способны это сделать? — воскликнула она, приподнявшись с места.