Том 5. Чертова кукла

– Вот что, сестренка. Поедем-ка домой. Ты, должно быть, устала. Я три дня готов не смеяться, только чтобы ты сейчас не заплакала.

Заторопились к Липату, он их ждал у моста. Литта шла молча. Потом вздохнула и, сдерживаясь, проговорила чуть слышно, точно отвечая на свои мысли:

– Вот и Наташа… Я думала, она какая… А она вон какая! Уехала уж теперь, должно быть…

Юрий обрадовался предлогу переменить разговор, который ему надоел и расстраивал сестренку. Стал говорить о Наташе, рассказывал о ней, что приходило в голову. Вспоминал, что прежде она не такая была, а гораздо красивее. Измученное, злое лицо… Это к ней не идет.

Литта слушала внимательно. Они нашли экипаж и сели, а Юрий все еще говорил о Наташе. Ему понравилось говорить и думать о ней. Вдруг понравилось, что она уехала (вероятно, разошлась с Михаилом), и то понравилось, что она как будто умнее многих, как будто поняла те простые вещи, которые часто говорит Юрий и которых вот сестренка не понимает же.

– Она славная, Наташа, – уверяет Юрий. – Я ее, кажется, теперь лучше вижу, чем прежде. Она только больна. И хотела бы жить, как следует, всему радоваться, да не может, ей все невкусно. Больному все невкусно. Где она теперь? За границей?

– Не знаю. Должно быть.

Ехали очень быстро, горячий воздух клочьями летел в лицо, упруго подскакивали резинки, Литта придерживала край своей широкой шляпы.

– К зиме поеду за границу, найду ее там, – продолжал Юрий. – Хочется помочь ей, развеселить ей душу… И могу, пожалуй; она – умница.

«И красивая, очень красивая, когда веселая»… – думал он дальше. О Литте даже забыл, так заняла его мысль о Наташе. Нравилась Наташа.

Литта, верно, тоже забыла о спутнике. Не заметила она и дороги. Вот едут мимо крепости, скоро-скоро, только мелькнули серые, грязные стены. Вот крепость уже позади, бледно-золотится злая ее игла. Вот они уже около дома.

– Нет, – сказала вдруг громко Литта. – А я в Бога верю. В Бога.

На какие свои мысли ответила?

Юрий слышал. А может быть, не слышал. Протянул рассеянно:

– Как хочешь, милая. Как хочешь. Ну, мы приехали. Приехали. Юрий потрепал по спине фыркающего Хваленого, поговорил с Липатом и побежал наверх.

На минутку. Только зайдет к отцу и к графине. А потом домой, на Остров, заниматься. Он с охотой и много занимается, ему весело уставать.

Вспомнил, что Лизочка прислала утром какую-то глупую записку, просила нынче непременно быть, нужно, жаловалась: «Твоя портниха надоела»… Этому Юрий неприятно удивился: так, значит, Хеся до сих пор там путается? Пора бы, однако, и честь знать. Да, наверно, еще не убралась, потому что Лизочка дальше приписывала: «И Кноррище этот не ко времени шатается. Давеча пришел не то выпивши, не то уже не знаю что; все со мной сидел и о судьбе своей плакался. Между прочим, говорит: Юрию не доверяйтесь, он в вас не влюблен, а я теперь знаю, в кого он влюблен: в высокую брюнетку с голубыми глазами. И это, говорит, взаимно. У него, говорит, всегда взаимно, а я вот один такой несчастный. И пошел, и пошел. Я, конечно, на его глупости внимания не обращаю, но желала бы я знать, какая это брюнетка у вас завелась, в кого вы влюблены»…

Утром, читая наскоро эту записку, Юрий ничего не понял, да и внимания не обратил. Но, вспомнив ее теперь, вдруг что-то сообразил и засмеялся про себя.

Ну, конечно! Кнорр, прилипнув к Хесе, путается теперь постоянно и с распрекрасным Яковом. А у Якова всегда была упорная склонность воображать, что Юрий к Наташа неравнодушны друг к другу. Вот и высокая брюнетка!

Как Юрию раньше не пришло в голову: очевидно, Яков сам влюблен в Наташу! Только пикнуть об этом не смеет. Да и не посмеет.

«Тоже любовь! – презрительно усмехнулся Юрий про себя. – Гадость, злость одна паучья, если и есть, а не любовь».

Ну, к Лизочке Юрий сегодня не поедет. Черт с ней, не развалится, подождет. Сегодня домой, домой, заниматься. А для развлечения есть у него новая, веселая мечта – о Наташе. Ведь уехала, умница, от всех этих паучьих Яковов и тряпочных Кнорров. Умница. И красивая.

Понравилась Наташа.

Глава двадцать седьмая Неполученное письмо

Конверт дорогой, длинный, гладкий. Верно, барынин, со стола. В конверте сероватый листок с красной линейкой, выдранный из кухонной расходной книги. Сплошь, вкривь и вкось, листок исписан мазаными закорюльками, однако со стараньем.