Том 5. Чертова кукла

– Да, ничего, я даже рада была, но grand-maman уже насупилась. Я повела ее в классную, потом и в спальню. Она шляпку сбросила, совсем гимназисткой стала, хохочет, по стульям прыгает. И о тебе тут стала говорить. Что ты у них бывал и что она тебя Юрулей звала. Поцелуйте, говорит, его от меня крепко, когда он приедет, скажите, чтоб он в гости ко мне приходил, что я теперь замужем. Да ты у них уж был?

– Да… Раз был.

– Ну, так она тебе рассказывала?

– Что? Ничего не рассказывала. Говорила, что ты хорошенькая девочка, только…

– Только что?

– Ничего. Ведь она глупая, Мура Вот и весь секрет.

– Конечно, глупая. Ты послушай дальше. Она опять о тебе. Он, говорит, ужасно красивый и притом негодный, но оттого-то мне и нравится. Я не выдержала и говорю холодно: пожалуйста, не отзывайтесь так о моем брате. Я к этому не привыкла.

Юруля крепко поцеловал ее.

– Ах ты, защитница моя глупенькая. Ну?

– Она никакого внимания, хохочет, как бешеная, и вдруг, нет, ты вообрази! начала меня щипать, честное слово, и пребольно! Согласись, что это… что это…

У Литты при одном воспоминании разгорелось ухо под пышными волосами.

– Дда… – протянул Юруля. – Какая дура! Это противно.

– Еще бы! Когда они уехали, grand-maman говорит: «Я очень люблю этого бедного Сашу, а что касается ее…» – и ко мне: «Вы, говорит, должны понять».

– А ты?

– Рада была. Vous avez parfaitement raison, grand-mere, d'ailleurs elle ne me plait nullement[6].

Она засмеялась, вскочила со стула и сделала реверанс.

– Вот ты к ней и ходи, а я не хочу! По-моему, и Саша стал хуже, с тех пор как женился. Растерянный какой-то.

Юрий не улыбался, думал. Должно быть, о Левковиче. С того вечера в Эльдорадо, где Левкович сидел, как в воду опущенный, он у Юрия еще не был.

– Юруня, ты уходишь? – И девочка тревожно на него посмотрела.

– Я приду к обеду. И вечером останусь.

– Ах, Юра! А можно мне к тебе в комнату прийти вечером?

– Не знаю.

Литта огорчилась и молчала, не смея ничего больше спросить.

– Сестренка, ну чего ты? Ведь я тебя никогда не гоню. А сегодня ко мне сюда кое-кто придет.

Она взглянула осторожно исподлобья.

– Может быть, Михаил придет?

– Да, и Михаил тоже…

Литта вся просияла.

– О, Юра! Ну я не говорю про сегодня, пусть я сегодня не приду, если и другие еще у тебя, но когда Михаил – я так рада! Знаешь, я его мало видела, но я его еще тогда помню, еще до твоей поездки, еще я маленькая была, он к тебе приходил. И теперь сразу узнала, хоть он изменился. Ужасно мне нравится. Все молчит, но у него такие глаза… такие, точно он про себя молится.

Юруля усмехнулся.

– Ты не смейся. Он все молчит… И я чувствую тут тайну.

– А чувствуешь, так и не болтай. Глупо вредить людям. Я вот сейчас жалею, что ты ходила ко мне и видела Михаила. Это, пожалуй, лишнее.

Литта покраснела до слез.

– Да разве я… Как это жестоко, Юра. Вот как ты меня не понимаешь. Я и не хочу ничего знать. А с кем я разговариваю, болтаю, подумай? Ведь у меня никого нет. Как ты мог, Юра!

Он уже опять улыбался.

– Знаешь? Ты права. Я глупость сказал. Зато у меня презабавная мысль, и я тебя сейчас утешу. Тебя Михаил занимает. По-моему, он в жесточайших ошибках, которые заразительны, – но что до того? Ты сама по себе, сама должна разбираться… Всякому свобода полезна. Твоя учительница математики уехала. Хочешь, я посоветую бабушке будто бы своего товарища прежнего? «Madame… Если я смею рекомендовать… quelqu' un qui est tres sur[7]» …и так далее. А это будет Михаил. Хоть ненадолго, – тебе удовольствие, ему заработок. Он математик здоровый… Чего ты пугаешься?

– Юра… Да как же? А если тут тайна? Как же он будет приходить?

– Глупая ты девочка. В этой-то могиле нашей – кому до кого дело? Папа с кресла не встает, а если графиня разок на него сквозь лорнет посмотрит – поверь, ничего не увидит. Небось хочется?

Конечно, Литте очень хочется. Она, веселая и умная девочка, в одиночестве перечитала всю Юрулину библиотеку. Знает и понимает больше, чем говорит. Она часто, полуневольно, наивничает, – даже с братом. Ей свободнее казаться ребенком. А сама с собою – она, хотя еще ребенок, – уже человек. И бессознательно женского в ней уже много.

Рассказывая про Муру Левкович, она искренно и совсем по-детски возмущалась. Воспоминание о Михаиле вдруг сделало ее серьезной, взрослой.

– Хорошо, Юра. Попытайся это устроить. Я тебе буду очень благодарна. И скажи Михаилу, что ему нечего опасаться моей болтливости.

– Ого, вот мы какие серьезные барышни! Ты, впрочем, не рассчитывай на него очень. Он с тобой, может, и слова не скажет ни о чем, кроме математики. Веселья не жди.

– Ничего я не жду. И с разговорами к нему приставать не буду. Не беспокойся.

Юруля обнял ее и поцеловал в голову.

– Знаешь, Улитка, если б ты была братишкой у меня, а не сестренкой, мне бы с тобой весело было! А то сейчас графиня, сейчас нельзя, и все-таки ты кое-что не поймешь никогда! Ну, ничего, будь умница. За обедом увидимся. А вечером я, может, успею Михаилу сказать словечко…

Он повернулся, чтоб идти.

– Да! Вы нынче опять на Царскую дачу поедете? Забыл спросить…