— Ты опять безумствуешь и обольщаешься, — ответил я. — Вспомни судьбу Помпея, тоже уверявшего, что ему достаточно топнуть, чтобы из земли вышли легионы. И что могут твои пастухи и колоны, вооруженные старыми мечами и вилами, против легиона, окрепшего в боях с франками! Ты знаешь, что я не менее твоего желаю погибели Грациану; послушайся меня, я дам тебе совет, как успешнее бороться с императором и нанести ему больший вред.
— Я слушаю голос Божий, указывающий мне, по какой дороге идти, — гордо ответила Pea. — Я подчиняюсь Року, ибо из его лука брошена я, как стрела, в стан врагов. Я — в руке Бога живого, и он направляет мои шаги.
Пока Pea говорила так, я рассматривал ее лицо и вновь отчетливо видел, что она была некрасива и старообразна. У нее был сероватый цвет кожи, неправильные черты, глаза, в обычное время казавшиеся бесцветными. И ничего, кроме большой жалости к этой женщине, не было в моей душе. С радостью подумал я, что ее чары более надо мною не властны, и без всякого волнения спросил ее:
— Неужели ты думаешь, что этот юноша, которого мы застали сонным, в самом деле назначен для того, чтобы стать Господином мира? Мне кажется, он более пригоден быть гистрионом.
Волнение овладело Реею при этих моих словах; она, в своем пышном одеянии, опять опустилась на колени предо мною, наклонила голову в белой жреческой повязке, как виноватая, и тихо прошептала:
— Ты — прав. Мы с тобою ошиблись: это — не он. Наш императорский колобий не на тех плечах, которые должен был бы украшать. И в этом мое горе.
Тогда я воскликнул:
— Если ты поняла это, не связывай своей судьбы с делом погибшим. Твои успехи, — весьма небольшие, впрочем, — зависели лишь от того, что ты в себя верила. Кто усомнился в себе, тот уже не может побеждать!
Но с обычным своим упорством Pea возразила:
— А в этом ты не прав! Если это — не Он, то все же где-то уже явился другой, истинный. Пророчества не могут обманывать. Все равно мы должны начать нашу борьбу, ибо времена и сроки исполнились: ты сам это знаешь. Здесь мы положим начало, и наши победы воссияют миру, как яркий маяк. Там, в другой стране, где ждет Он, истинный, услышат о них, и тогда, с пением молитв, мы пойдем поклониться настоящему Царю, грядущему, чтобы установить свое царство.
Я рассердился на упрямство девушки, которая на этот раз говорила не в бреду, не в исступлении, не как Сибилла, но с ясным разумом, и ответил резко:
— Глупая, неужели ты хочешь, хотя бы с десятью тысячами полудиких рецийских селян, без оружия, без умения, без опытных предводителей, вести войну со всей империей? Вы будете рассеяны, как мякина по ветру. Оставь свои бредни и пойми, над какой пропастью ты стоишь.
— Глупый! — возразила Pea. — Неужели ты думаешь, что я надеюсь на силу оружия? Я верю и знаю, что силы невидимые помогают нам, а что перед ними легионы, закованные в железо? Как протекающая вода, исчезнут они и побегут, как робкие бараны от волка. Не выдуманные Диоскуры споборают нам, но духи сильные, разящие огнем, ищущие победы после унижений долгих! Сломятся роги нечестивых и вознесутся роги праведных.
Так мы спорили с Реей еще долго, но напрасно я тратил все доводы логики, какие только мог найти, — она ничего не хотела слушать. И, наконец, я решил, что сделал достаточно, чтобы не упрекать себя никогда в гибели этой девушки. «Она сама избрала свою судьбу, — сказал я себе, — и теперь мне остается позаботиться о своей».
Решив так, я круто переменил разговор и напомнил Рее, что устал и голоден. Она, к моему удивлению, не удивилась моим словам, не ответила мне гневными упреками, не стала говорить, что должно заботиться о душе, а не о теле, но тотчас встала, пошла за перегородку, отделявшую часть домика, сама принесла мне хлеба, козьего сыра и немного вина. Пока с понятной жадностью я утолял свой голод, Pea стала участливо расспрашивать меня обо всем, что со мною произошло после того, как мы виделись в последний раз. Я рассказал о неудаче своей попытки убить Грациана, о своем тягостном заточении, о возвращении в Город и не скрыл, что теперь еду в Британнию с важным поручением. Все это Pea выслушала внимательно, ничего не возражая и делая вид, что все знала раньше, но о себе и своих приключениях не сказала мне ни слова, как я полагаю, умышленно. Вообще я заметил сразу, что безумие ее ослабло: она говорила вполне разумно и реже пересыпала свою речь словами из христианских священных книг.
«Клянусь Геркулесом, — говорил я себе, — она выздоравливает!»
Но когда я кончил свой завтрак, Pea, словно забыв мои слова о Британнии, неожиданно сказала:
— Теперь я прикажу созвать совет старейшин: надо, чтобы они узнали тебя.
— Помилуй, — возразил я, — на что им меня узнавать! Сегодня же вечером я уйду отсюда, — один, если ты не хочешь за мною последовать, — и не возвращусь никогда. Я прибыл сюда лишь затем, чтобы тебя видеть.
— Сегодня ты не уйдешь отсюда, — отозвалась Pea.
— Так завтра, — сказал я настойчиво.