Том 5

— Ты любишь жизнь больше других людей! — сказала царица. — Ты хотел завоевать также это чудо, но твоя жизнь тебе дороже ее красоты, и ты не решился обнять ее. Да, Эперит, она причина всех наших бедствий. Все мужи влюбляются в нее и бесятся от любви. Когда она стоит на портике храма и поет, они плачут, молятся и рвут на себе волосы, рвутся к ней и умирают. Проклята наша страна, проклятие принесла нам эта женщина! Пока не найдется человек, который пройдет сквозь стражу, встанет перед ней лицом к лицу и убьет ее, горе и бедствие будут терзать страну Кемет! Быть может, ты, странник, окажешься этим человеком? — Мериамон загадочно взглянула на него. — Тогда прими мой совет: не ходи туда, ты будешь околдован, и мы потеряем великого человека!

— Быть может, госпожа, моя сила и милость богов помогут мне в этом деле. Но, пожалуй, эту женщину легче уговорить словами любви и поцелуями, чем убить ударом меча, если она не принадлежит к числу смертных!

Мериамон покраснела и нахмурилась.

— Зачем ты говоришь это? — сказала она. — Будь уверен, что, если бы я увидела это чудо, она была бы убита и предназначена в невесты Осирису!

Одиссей понял, что царица Мериамон завидовала красоте и славе той, которая обитала в храме Таниса, и замолчал, умея молчать, когда это было нужно.

X. Страшная ночь

Пир был испорчен: страх омрачил лица присутствовавших. Женщины и мужчины молчали, смех лишь изредка нарушал тишину в зале. Скиталец пил мало, ожидая, что будет дальше. Царица наблюдала за ним и одна из всего общества была довольна пиром. Вдруг боковая дверь отворилась, и все испуганно повернули головы. Но страх их был напрасен. Вошли слуги, внесли изображение смерти, как это полагалось на пиру, и поставили резную деревянную статуэтку перед фараоном, крича: «Пей вино, царь, веселись, скоро ты будешь взят смертью! Пей и веселись!»

Менепта, все время молчавший, взглянул на изображение смерти и горько засмеялся.

— Сегодня мы не нуждаемся в этом напоминании! — вскричал он. — Смерть близка, да, смерть близка! — С этими словами он упал в свое золоченое кресло, поставив чашу с вином на стол.

— Разве ты муж? — сказала Мериамон тихо. — Муж ли ты, чтобы так пугаться? Разве в первый раз сегодня мы слышим имя смерти? Вспомни великого Менкаура, старого фараона, построившего пирамиду Гер. Он был кроток и справедлив, боялся богов, и они показали ему смерть. Испугался ли он, дрожал ли? Нет, он обратил ночь в день, он веселился и прожил еще много лет, наслаждаясь любовью, вином и всеми утехами жизни. Будьте веселы, мои гости, хотя бы веселье наше продолжалось только один час! Пейте вино и будьте мужественны!

— Ты говоришь верно, — сказал фараон, — пейте и забудьте! Боги, посылающие смерть, дают нам вино, чтобы забыться! — Его мрачные глаза блуждали по залу, ища предлога придраться. — А ты, странник, — воскликнул он, — ты не пьешь! Я следил за тобой. Ты пришел с севера, и бледное солнце твоей страны не питает виноградных гроздьев. Ты холоден, любишь пить воду. Почему ты не ищешь забвения в вине, когда час твой близок? Пей же красное вино Кемета. Принесите кубок Пашта! — закричал он слугам. — Царь хочет пить из него!

Главный дворецкий фараона пошел в сокровищницу и принес огромный золотой кубок, сделанный в виде львиной головы и вмещавший двенадцать мер вина.

— Наполните его чистым вином! — вскричал фараон. — Ты побледнел при виде кубка, Скиталец? Я выпью за тебя, ты — за меня!

— Нет, царь, — сказал Скиталец, — я пробовал твое вино и не хочу его больше!

— Выпей же кубок за меня! — настаивал фараон.

— Прости меня, прошу тебя, — сказал Скиталец, — но вино делает умных людей глупыми, а сильных — слабыми, а нам сегодня, может быть, понадобятся и сила, и разум!

— Дай мне кубок! — вскричал фараон. — Я пью за твою храбрость, Скиталец! — Он поднял кубок, встал и выпил его, затем повалился в кресло, и голова его упала на грудь.

— Я не могу отказать царю в его просьбе! — сказал Скиталец, побледнев от гнева. — Дайте мне кубок! — Он взял кубок, встал и, совершив возлияние богам, произнес ясным голосом: — Пью за чужеземную Хатхор!

Царица взглянула на него, побледнев от негодования. Вдруг из лука послышался слабый звук, разросшийся в воинственную песнь, похожую на шум летящих стрел. Одиссей услышал пение лука, и глаза его загорелись воинственным огнем: он знал, что стрелы скоро полетят в осужденных. Фараон и Мериамон также услышали песнь лука. Царица удивленно смотрела на Скитальца.

— Рассказ менестреля был правдив! Это лук Одиссея, — сказала Мериамон, — слушай, Эперит, твой лук громко поет!

— Да, царица, — ответил Скиталец, — скоро полетят стрелы смерти! Зови стражу, враг близко!

Ужас превозмог опьянение фараона: он приказал страже идти, собрать всех товарищей и быть настороже. Мрачная тень легла на всех присутствовавших на пиру. Мертвая тишина воцарилась в зале, подобно тому, как бывает в воздухе перед грозой. Только Одиссей думал о предстоящей битве, да Мериамон неподвижно сидела в своем кресле и смотрела вдаль. Страх все сильнее охватывал сердца мужчин.