Том 5

Тут пан Заглоба стал поспешно вылезать из брички. Только он перекинул одну ногу, как Володыёвский соскочил с коня и в мгновенье ока оказался рядом. Узнавши при свете месяца Басю, он схватил ее за обе руки и воскликнул:

— Привет и поклон вам сердечный! А где панна Кшися? Сестра? Все здоровы?

— Слава богу, здоровы! Приехали! Наконец-то! — отвечала трепещущая от волнения Бася. — И дядюшка здесь? Дядюшка!

Воскликнув это, она кинулась на шею пану Маковецкому, подошедшему к повозке, а пан Заглоба тем временем заключил в объятья пана Володыёвского. После долгих приветствий началась церемония знакомства пана стольника с паном Заглобой, и оба всадника, отдав коней челядинцам, пересели в повозку — Маковецкий с Заглобой на заднее сиденье, Бася с Володыёвским — на переднее.

Расспросам, возгласам, восклицаниям не было конца, как всегда после долгой разлуки.

Пан Маковецкий спрашивал про жену, а Володыёвский еще раз осведомился о здоровье панны Кшиси; он, казалось, был несколько озадачен внезапным отъездом Кетлинга, но все это мелькнуло вскользь, второпях, пан Михал спешил рассказать, что поделывал в глухой стороне, у себя на заставе, как он там за ордынцами охотился, как ему порой тоскливо бывало, но и пользительно — старой жизни изведать.

— Вот стало быть… — рассказывал он, — поначалу показалось мне, будто давние времена вернулись, и мы — Скшетуский, Кушель, Вершулл и я — снова в Лубнах вместе. И только, когда мне рано утром казачок ведро воды умыться принес, глянул я на себя — а волосы на висках седые, нет, думаю, не тот я, что был, но, впрочем, иной раз кажется, что пока желания прежние остаются, то и человек прежний.

— В самую точку попал! Видно, там на свежей травке да на приволье и разум твой сил набрался, потому что никогда еще столь быстрым не был. Как говорится, охота пуще неволи! Нет лучшего лекарства от меланхолии.

— Что правда, то правда, — добавил пан Маковецкий. — Там у Михала колодцы глубокие, потому как родников поблизости нет. И вот скажу я вам, как выйдут на рассвете солдаты к колодцу, как заскрипят журавли, просыпаешься да встаешь с такой охотой, что готов господа бога благодарить за одно только, что на свете живешь.

— Ой! Вот бы мне туда на денечек! — воскликнула Бася…

— Тут только одно средство, — сказал пан Заглоба, — выходи за пана ротмистра замуж.

— Рано или поздно пан Нововейский ротмистром станет, — вставил словечко маленький рыцарь.

— Ну вот! — в сердцах воскликнула Бася, — я, чай, не просила вместо гостинца пана Нововейского везти.

— А я и не его привез вовсе, а сладости да орешки. Панне Басе здесь сладко будет, а ему там, бедняге, горько.

— Вот и отдали бы все ему, пусть грызет орешки, пока усы не вырастут.

— Полюбуйся на них, — сказал Маковецкому Заглоба, — так они всегда, одно только утешенье, что proverbium[56] гласит: «Кто кого любит, тот того и бьет».

Бася промолчала, а пан Володыёвский, словно бы дожидаясь ответа, весело взглянул на ее юное, освещенное ясным светом лицо, которое показалось ему вдруг таким красивым, что он невольно подумал: «Черт возьми, до чего хороша, плутовка, глаз не оторвешь!..»

Впрочем, и еще какая-то мысль промелькнула у него в голове, потому что он тотчас же обернулся к кучеру:

— А ну гони!

Бричка после этих слов покатилась так быстро, что какое-то время все ехали молча, и только, когда колеса заскрипели по песку, Володыёвский сказал:

— И какая вдруг Кетлинга муха укусила! Перед самым моим приездом, перед выборами — уехать…

— Англичанам столько же дела до наших выборов, сколько до твоего приезда, — ответил Заглоба, — впрочем, Кетлинг и сам в горе великом, оттого что пришлось ему уехать и нас покинуть!..

Бася уже хотела было добавить: «Не нас, а Кшисю», но что-то удержало ее, и она не сказала ни слова ни об этом, ни о Кшисином решении уйти в монастырь. Женским чутьем она угадала, что обе вести могут причинить пану Михалу боль, заставить его страдать. Эта боль отозвалась в ее душе, и она при всей своей живости вдруг умолкла.

«О Кшисиных помыслах он и так узнает, — подумала Бася, — но коли пан Заглоба не проронил ни словечка, лучше и мне помолчать».

А тем временем Володыёвский подгонял кучера.

— Живей! Живей!

— Лошадей и всю кладь мы в Праге оставили, — говорил пан Маковецкий Заглобе, — и поехали сам-четверт, хоть и время к ночи, но на месте нам не сиделось.

— Верю, — отвечал Заглоба, — видели, чай, какие толпы в столицу съехались? За заставами биваки да торговые ряды — ни пройти, ни проехать. Чего только люди о нынешних выборах не говорят! Дома при оказии все расскажу…

Тут пошли разговоры о политике. Пан Заглоба все старался исподволь выведать позицию стольника, а потом, обернувшись к Володыёвскому, спросил без обиняков:

— Ну а ты, Михал, на чьей стороне будешь?

Но Володыёвский вместо ответа вздрогнул, словно только пробудившись, и сказал:

— Может, они уже спят, а может, мы их увидим сегодня?

— Спят, наверное, — отвечала Бася, и ее чуть сонный голос прозвучал как колокольчик, — но проснутся и непременно выйдут вас встретить.

— Так ты полагаешь, душа моя? — радуясь, спросил маленький рыцарь.