Том 5

Они вышли и захлопнули за собой дверь. Я слышал, как полицейские говорили кондуктору: «Осмотрите все еще раз в Линце и доложите местному инспектору». Они поспешили на платформу, и поезд тронулся. Сначала я думал, что выскочу, как только поезд отойдет от станции. Но потом сообразил, что отсюда слишком далеко до границы; лучше подождать Линца и попытать счастья там. Я сидел, не шевелясь, и старался не думать. Прошло много времени, прежде чем поезд сбавил ход. Я высунул голову в окно и увидел вдалеке огоньки. Я приоткрыл дверь купе и ждал, когда поезд пойдет еще тише; я не собирался сойти в Линце и попасть в мышеловку. Медлить было нельзя; я распахнул дверь, прыгнул, упал в какие-то кусты и на мгновение потерял сознание. Я сильно ушибся, но кости все были целы. Едва оправившись, я выполз из кустов. Было очень темно. Я чувствовал себя плохо, голова гудела. Некоторое время я ковылял между какими-то деревьями, но вскоре выбрался на открытое место. С одной стороны были видны контуры города, вычерченные зажженными фонарями, с другой — какая-то темная масса, которую я принял за лес; вдали тянулась тоненькая цепочка огоньков. «Это, по-видимому, фонари на мосту», — подумал я. Но тут же выглянула луна, и я увидел, как внизу блестит река. Было холодно и сыро, и я зашагал быстрее. Наконец я вышел на дорогу, ведущую мимо домов, мимо лающих собак, вниз, к реке. Там я сел, привалился к стенке сарая и уснул. Проснулся я от холода. Стало еще темней, чем прежде; луна спряталась. Река была еле видна. Я заковылял, чтобы еще до рассвета пройти через город. Дома и сараи казались черными пятнами, пахло рекой, прелым сеном, яблоками, дегтем, илом, рыбой; кое-где на причалах горели фонари. Я ковылял через бочки, бунты канатов, ящики; я понимал, что мне не уйти незамеченным — на той стороне уже занимался рассвет. Из дома напротив вышли несколько человек. Я нагнулся и присел на корточки за какими-то бочками. Люди прошли по причалу и, казалось, исчезли в реке. Я услышал, как один из них произнес: «К ночи будем в Пассау». Встав, я увидел, что они ходят по борту пароходика, который с несколькими баржами на буксире стоял носом против течения. На пароход вели сходни, освещенные фонарем». Слышно было, как под палубой разводят пары. Я взбежал по сходням и стал пробираться на корму. Я решил добраться до Пассау. Буксирный канат был туго натянут, и я знал, что если попаду на баржу, то буду в безопасности. Я вцепился в канат и стал перебираться по нему. Положение было отчаянное; светало, и на палубе парохода вот-вот должны были появиться люди. Несколько раз я чуть не свалился в воду, но до баржи все-таки добрался. Она была гружена соломой. На барже никого не было. Мне хотелось есть и пить — я обшарил все вокруг, но ничего, кроме золы от костра и чьей-то куртки, не нашел. Я заполз в солому. Вскоре лодка развезла людей — по одному на каждую баржу, и я услышал шипение пара. Как только мы тронулись, я заснул. Когда я проснулся, мы ползли в густом тумане. Я немного отгреб солому и увидел лодочника. Он сидел у костра, разведенного на корме, чтобы искры и дым сдувало в сторону реки. Он что-то жадно ел и пил, пуская в ход обе руки, и в тумане это выглядело довольно странно — словно большая птица хлопала крыльями. Донесся крепкий аромат кофе, и я чихнул. Как он вздрогнул! Но потом взял вилы и стал тыкать в солому. Я встал. На лице этого огромного смуглого детины с большой черной бородой было написано такое удивление, что я не мог не рассмеяться. Я показал пальцем на костер и сказал: «Дай мне поесть, братец!» Он вытащил меня из соломы; я так окоченел, что не мог двигаться. И вот я уже сидел у костра, ел черный хлеб с репой и пил кофе, а он стоял рядом и, поглядывая на меня, что-то бормотал. Я плохо понимал его, он говорил на каком-то венгерском диалекте. Он расспрашивал меня, как я попал сюда, кто я и откуда. Я смотрел на него снизу вверх, а он, посасывая трубку, глядел на меня сверху вниз. Человек он был добрый, жил на реке одиноко, а я устал от лжи и поэтому рассказал ему всю правду. Выслушав меня, он только буркнул что-то. Как сейчас вижу: он стоит надо мной, в бороде застряли клочья тумана, большие руки обнажены. Он зачерпнул мне воды, я умылся, показал ему парик и усы и вышвырнул их за борт. Целый день стоял туман, мы лежали ногами к костру и курили; время от времени он сплевывал на угли и что-то бормотал себе в бороду. Никогда не забуду этого дня. Пароход был похож на огнедышащее чудовище, а баржи, на которых горели костры, на безмолвные глазастые существа. Берега мы не видели, но временами из тумана выглядывал то утес, то высокие деревья, то замок… Если бы только у меня были краски и холст в тот день! — Гарц вздохнул.