Плес, который выбрал для своей прогулки Шелтон, никогда не служил местом пикников, где хлопают пробки от шампанского и раздаются взрывы смеха, — это было место дикое, почти не подвергавшееся столь облагораживающему влиянию человека. Шелтон греб молча, погрузившись в свои мысли и не отрывая взгляда от Антонии. В ней чувствовалась необычная истома: под глазами легли тени, словно она не спала мочь; румянец на щеках чуть побледнел, а платье, казалось, было соткано из золота. Она попросила Шелтона направить лодку в камыши и, наклонившись, сорвала две круглые лилии, которые, словно корабли, покачивались на лениво текущей воде.
— Давайте свернем куда-нибудь в тень, — сказала она. — Здесь слишком жарко.
Поля полотняной шляпы закрывали ей лицо, но головка девушки безвольно поникла, словно цветок, припекаемый полуденным солнцем.
Шелтон увидел, что жара в самом деле утомила ее, подобно тому как слишком жаркий день лишает северное растение его льдистой свежести. Он опустил весла, и по воде пошли круги, которые расплывались все шире я шире, пока не достигли берега.
Он направил лодку в заводь и, приподнявшись, ухватился за ветви нависшего над водою дерева. Ялик остановился, недовольно покачиваясь, словно живое существо.
— Я бы ни за что не согласилась жить в Лондоне, — внезапно сказала Антония. — Эти ужасные трущобы! Как жаль, что на свете есть такие места. Но не стоит думать об этом.
— Нет, — медленно ответил Шелтон, — я тоже считаю, что не стоит.
— В дальнем конце Кросс-Итона есть совсем плохие дома. Как-то раз я была там с мисс Трукот. Эти люди ничего не хотят сами для себя делать. А людям, которые ничего не хотят для себя делать, и помогать не хочется.
Упершись локтями в колени и положив подбородок на руки, Антония смотрела на Шелтона. Над ними навис шатер из мягкой густой листвы, а внизу в воде колыхались темно-зеленые отражения. Ветви плакучей ивы качались над лодкой, лаская плечи и руки Антонии, но не задевая ее лица и волос.
— Право же, им помогать не хочется, — снова сказала она.
Наступило молчание. Антония, казалось, глубоко задумалась.
— Что пользы сомневаться? — внезапно сказала она. — Сомнениями делу не поможешь. Главное — одерживать победы.
— Победы? — переспросил Шелтон. — Я предпочел бы понимать, а не побеждать.
Он встал и, ухватившись за ветку, подтянул лодку ближе к берегу.
— Как вы можете относиться ко всему безразлично, Дик? Вы прямо как Ферран!
— Разве вы такого плохого мнения о нем? — спросил Шелтон.
Он чувствовал, что ему вот-вот откроется нечто интересное.
Антония глубже уткнулась подбородком в ладони.
— Сперва он мне нравился, — сказала она. — Но я представляла его себе совсем другим. Я не думала, что он в самом деле…
— В самом деле — что?
Антония не отвечала.
— Право, не знаю, — сказала она наконец. — Мне трудно это объяснить. Я думала…
Шелтон продолжал стоять, держась за ветку; лодка, покачиваясь, колебала воду, испещряя легкой рябью ее гладь.
— Что же вы думали? — спросил он.
Взгляни Шелтон на нее, он увидел бы, что ее лицо стало еще более юным и каким-то по-детски застенчивым. И детским, нежным голоском она отчетливо сказала:
— Знаете, Дик, я в самом деле считаю, что мы должны постараться его исправить! Я знаю, что сама далеко не все для этого делаю. Но сколько ни думай, ничего не придумаешь: все так запутано, что просто не за что ухватиться. А я ненавижу чувство неуверенности. Ведь дело вовсе не в том, что не знаешь, как следует поступать. Иногда я думаю, думаю, и все напрасно, только зря время теряю, и под конец появляется такое ощущение, словно все, что ни делаешь, плохо.
Шелтон нахмурился.
— Хорошо лишь то, что может выдержать любую проверку, — сказал он и, отпустив ветку, сел на свое место.
Ничем не сдерживаемую лодку стало относить от берега.
— Но что вы хотели сказать о Ферране?
— Вчера я долго не спала и все думала, чем он вам так нравится. В нем столько озлобленности, при нем я чувствую себя совсем несчастной. Он никогда и ничем не бывает доволен. И он презирает… — лицо ее стало жестким и холодным, — вернее, ненавидит всех нас.
— И я бы ненавидел, будь я на его месте, — сказал Шелтон.
Лодка медленно плыла по течению, и солнечные блики скользили по их лицам. Антония снова заговорила:
— Вот смотришь на него, и кажется, что его интересуют только мрачные стороны жизни и, как видно, это… это… доставляет ему большое удовольствие. Я думала… я думала сначала, — запинаясь, продолжала она, что мы сумеем оказать на него хорошее влияние.
— Хорошее влияние? Ха-ха-ха!