Том 5

— Если вы любите настоящие турецкие бани, — вмешался в разговор высокий юноша с гладко выбритым красным лицом (он недавно вошел в комнату и теперь стоял, чуть приоткрыв рот и как-то беспомощно выставив вперед огромные ступни), — вам, знаете, ли, надо поехать в Будапешт: бани там великолепнейшие!

Шелтон заметил, как еле уловимое удовлетворение разлилось по лицам всех присутствующих, точно им предложили трюфелей или что-то не менее изысканное.

— О нет, Пудлс, — заметил человек, восседавший на пуфе, — мне один знакомый рассказывал, что никакие бани не могут сравниться с софийскими. — И лицо его преобразила тайная радость человека, вкусившего порок хотя бы понаслышке.

— Ах, никакие бани не могут соперничать с багдадскими, — протянул толстяк с маленьким ртом.

Слова его снова прозвучали над присутствующими как благословение, и снова весь мир разделился на три части: где обслуживают хорошо, где обслуживают куда лучше и… Багдад!

А Шелтон подумал: «Почему это я не знаю такого места, где было бы лучше, чем в Багдаде?»

Он казался сам» себе таким ничтожеством. Выходит, что он не знает ни одного из этих чудесных мест и ничем не может быть полезен своим ближним; впрочем, в глубине души он был убежден, что остальные столь же мало знают о предмете разговора, как и он сам, — просто им приятно вспомнить все когда-то слышанное и со смаком сообщить об этом. Увы! Шелтон не знал забавных историй, за какие светских людей удостаивают ярлычка «славный малый» и к тому же «весельчак».

— А вы были когда-нибудь в Багдаде? — робко спросил он толстяка.

Тот, ничего не ответив, стал рассказывать какой-то анекдот; крошечный рот его на широком лице извивался, как гусеница. Анекдот был презабавный.

За исключением Антонии, Шелтон не видел почти никого из женской половины общества, собравшегося в Холм-Оксе, ибо, следуя установленному в таких поместьях обычаю, мужчины и дамы старались по возможности избегать друг друга. Они встречались за столом, иногда собирались, чтобы сыграть партию в крокет или теннис; в остальное же время, словно по тайному уговору, они держались порознь, как на Востоке.

Однажды, разыскивая Антонию, Шелтон заглянул в гостиную и обнаружил в ней несколько дам, занятых горячим спором. Он уже хотел было удалиться, но, не желая слишком явно показать, что зашел сюда лишь в поисках своей невесты, сел и стал слушать.

Высокородная Шарлотта Пенгвин сидела на низком диване у окна и вязала неизменный шелковый галстук — шестой по счету, с тех пор как она начала вязать точно такой же в Йере; рядом на подоконнике стояла гортензия, и лепестки круглых, как шар, цветов почти касались горящих румянцем щек тетушки. Она смотрела с томным интересом! на говорившую даму. Дама эта была плотная, небольшого роста; седые волосы ее, зачесанные назад, открывали низкий лоб; лицо у нее было энергичное и немного недовольное. Она стояла с книгой в руках, словно произнося проповедь. Будь она мужчиной, про нее можно было бы сказать, что это бойкий молодой делец, ибо, несмотря на седины, чувствовалось, что она никогда не состарится и никогда не утратит способности быстро принимать решения. Черты ее лица обладали большой подвижностью, в живом, но немного жестком взгляде сквозила фанатическая убежденность в правильности собственных суждений; подчеркнуто простое платье словно утверждало ее право вмешиваться в чужие дела. Лицо у нее было не красное и не бледное, не желтое и не зеленое, но все эти оттенки сливались в нем словно для того, чтобы она возможно меньше выделялась на фоне окружающей природы; и улыбка у нее была какая-то странная, кисло-сладкая, больше всего напоминающая вкус яблока с гнильцой.

— Я их просто не слушаю, — говорила она. Голос у нее был не резкий, но деловитый: чувствовалось, что у нее нет времени заниматься пустяками. — Я на опыте убедилась, что с ними лучше всего обращаться, как с детьми.

Услышав это, дама, читавшая «Таймс», улыбнулась; ее рот, вернее, все ее жесткое красивое лицо напоминало деревянных лошадок в яблоках, которых можно купить в пассаже в Сохо. Она скрестила ноги, зашуршав дорогим тяжелым шелком юбок. Казалось, вся она захрустела и затрещала, произнеся резко, не глядя на окружающих:

— А я считаю, что бедняки — очаровательные люди!

Сибилла Деннант, сидевшая на диване, рассмеялась серебристым смехом и, бросив Шелтону на колени залаявшего терьера, спросила:

— А вы, Дик? Какого вы мнения о бедных?

Шелтон в замешательстве огляделся по сторонам.

Пожилые дамы, которые уже высказали свое мнение, смотрели теперь на него, и в их взглядах он прочел полное пренебрежение.

«О, этот молодой человек? — казалось, говорили они. — И вы ждете от него каких-то разумных замечаний? Полно!»

— Какого я мнения о бедных? — запинаясь, спросил Шелтон. — Да никакого.

Дама по имени миссис Мэтток — та, что все время рассуждала стоя, посмотрела на утонченную особу, читавшую «Таймс», и, улыбнувшись своей кисло-сладкой улыбкой, заметила:

— Возможно, вы не знаете лондонских бедняков, леди Бонингтон?

В ответ леди Бонингтон только зашуршала юбками.