Том 4. Время реакции и конситуционные монархии. 1815-1847. Часть вторая

Коллегиальная организация, удержавшаяся всюду, представляла двоякое неудобство: она замедляла решение дел и парализовала всякую инициативу, уничтожая ответственность, а между тем она нисколько не умаляла произвола. Правительство заметило это и в известных случаях предоставило решение президенту. Не говоря уже о возникавшем отсюда соперничестве, президенты теперь интересовались, разумеется, лишь теми вопросами, которые зависели исключительно от их усмотрения. Притом работа была распределена самым нелепым образом, и многие даже второстепенные вопросы должны были восходить до императорского кабинета. А так как Габсбурги всегда присваивали себе как бы отцовскую опеку над своими подданными, то император наряжал следствия по всем петициям, адресованным на его имя, и эти беспрестанные расследования, производимые самым бюрократическим образом, вносили путаницу в очередную работу и взаимное недоверие в среду чиновничества.

Чиновники получали недостаточное жалованье, и их держали в загоне; ими руководила одна мысль — избегать всего, что могло бы обратить на них внимание. При малейшем затруднении они пересылали дело в следующую инстанцию и без всякого смущения затрудняли правительство своей униженной инертностью. Все, кому доводилось лично руководить правительственным механизмом, как Фикельмон или Пиллерсдорф, приходили к убеждению в необходимости изменить «эти обветшалые и взаимно противоречивые формы, обусловившие дробление власти». Правительство терпеливо изучало проекты реформ, на которые добросовестные доклады обращали внимание государя, но которые никогда не осуществлялись и которые, казалось, имели единственной целью, по выражению одного современника, — доказать грядущим поколениям, что правительство вполне осознало недуги, от которых погибала монархия.

Областные управления (губернаторства) были организованы на тех же началах, что и центральная администрация; исключение составляла только полиция, которая была более централизована. Провинциальные сеймы почти всюду сохранились, но их влияние было незначительно; в принципе они сохранили право вотировать налоги, но военная подать, являвшаяся наиболее тяжким из всех налогов, была установлена раз навсегда, и австрийские государи мало церемонились с прерогативами сеймов. Однако в большинстве случаев сеймы все-таки играли некоторую роль при взимании налогов и в местной администрации; но их вмешательство, тщательно контролируемое агентами центральной власти, только усложняло и запутывало дела. Комитеты сеймов были беспрекословно послушны министрам; их сессии сводились к одному заседанию, в котором молча выслушивалось предложение императора. У сеймов не было никаких поползновений на независимость, да их сопротивление и не встретило бы никакой поддержки. Буржуазия и народ не имели в сеймах представителей, а дворянство со своей стороны охотно отказывалось от политического влияния, лишь бы корона гарантировала ему беспрепятственное пользование его феодальными и экономическими привилегиями.

Моральное и материальное состояние страны. Франц I и его агенты были вполне способны на жестокость. Они показали это в Италии, и даже в Австрии они не отступали перед самыми отвратительными мерами. Но в общем строгость не была им необходима. Полиция, державно правившая империей, так хорошо предупреждала секретнейшие революционные замвюлы, что ей уже нечего было подавлять. Граф Седльницкий, хваставший, что усовершенствовал систему Фуше, вполне заслуживал доверия своего господина. От его шпионов никто не мог укрыться, даже Стадион или Гентц; от его черного кабинета не ускользало ни одно письмо. Поездки за границу были почти совсем запрещены. Один из наперсников Меттерниха выражал радость по тому поводу, что научный дух решительно изгнан из университетов. Профессора были обязаны ежегодно представлять начальству список книг, взятых ими в библиотеке; студенты, не представившие свидетельства об исповеди, не допускались к экзаменам. Гимназический курс представлял собой какую-то пародию на учение. Сохранившиеся анекдоты о деятельности цензуры неправдоподобны, хотя и достоверны. Мемуары Грильпарцера дают нам добросовестную, свободную от пристрастия и злобы и тем более любопытную картину этого подозрительного, оцепенелого правительства и сонной жизни народа.