Том 4. Время реакции и конситуционные монархии. 1815-1847. Часть вторая

Подобно многим дипломатам старого порядка, Меттерних не любил деталей административного дела и совершенно не чувствовал влечения к преобразовательной деятельности. Притом он знал, как щепетильно самолюбие второстепенных немецких государей, и не хотел раздражать их слишком широкими проектами, которые могли бы возбудить в них страх за их независимость. Когда союзный сейм, наконец, открылся во Франкфурте 5 ноября 1816 года, председательствовавший на нем австрийский делегат граф Буоль получил формальное предписание не поднимать важных вопросов. Партикуляризм мелких государств чрезвычайно облегчил ему эту задачу; он затягивал обсуждение вопросов: прошло более десяти лет, прежде чем было окончательно решено, какие крепости должны отойти в распоряжение союзной власти, а военный вопрос, к которому неоднократно возвращались, так и остался открытым. Статья 13 конституции обещала народу учреждение представительных собраний в отдельных государствах, и некоторые члены союзного сейма хотели напомнить правительствам их обещания; но большинство ограничилось выражением доверия государям, которые «проникнуты желанием осуществить статью 13 сообразно ее высокой цели и без всякого замедления, не обусловленного существом дела». Те немногие делегаты, которые серьезно отнеслись к своему званию и вознамерились «показать миру непристойное зрелище национального конвента», были отозваны своими государями. Союзный сейм сделался, по выражению одного современника, средоточием косности, и его считали настолько бессильным и ненужным, что ему, казалось, грозила естественная смерть от истощения. Противники оказывали ему услугу своими нападкгми: этим они создавали ему некоторое подобие престижа и права на дальнейшее существование.

Противники эти не были ни грозны, ни даже многочисленны. Армия боевой оппозиции состояла из нескольких сотен молодых людей, разбросанных по университетам; во главе их стоял ряд посредственных журналистов и политических деятелей, не удовлетворенных своей ролью. Эта поверхностная агитация не проникала ни в народную массу, ни в глубину души; это была экзальтация молодости, опьянявшей себя громкими словами и туманными мечтаниями; не было ни малейшего шанса на то, чтобы эти многоречивые энтузиасты захватили власть. Да и что о ж стали бы делать с властью? Центром брожения была Иена, где просвещенный и либеральный великий герцог, обязанный своей славой университету, считался со студентами и профессорами. Печать была довольно свободна, подчас даже шумлива; среди всеобщей тишины, декламации Лудена (Немезида), Мартина (Новый рейнский Меркурий), Людвига Виланда (Друг народа), Окена (Изида) слышны были далеко, и их скромная смелость по временам вызывала сенсацию. Они нападали на союзный сейм и Меттерниха, проповедовали свободу и национальную независимость. Их доктрина была неясна и тем более увлекательна; дух времени делал почву восприимчивой для их пропаганды. Это был момент расцвета натурфилософии. Мистицизм царил полновластно; обращения в католицизм бвши многочисленны; только и речи было, что о чудесах и видениях, о ясновидцах и пророках. Колдовство Месмера находило адептов; Адольф Мюльнер и Грильпарцер проповедовали со сцены ребяческий фатализм. Наиболее известные своим либерализмом профессора были, в сущности, иллюминатами и теософами. Студенты все, как один человек, отвергали французские моды и требования здорового вкуса и здравого смысла; повторяли глупости Яна и думали, что, перестав носить галстуки, воскрешают тем древнегерманскую доблесть; носили береты с черно-красно-золотой кокардой и таинственно повторяли вещие слова: frisch, frei, fro rich, fromm (бодрый, свободный, радостный, благочестивый). Однако этот ребяческий задор не был лишен значения. Было бы смешно искать в университетских кружках источник объединения Германии, как это долго делали; но слова: «свобода», «отечество», «нация», тогда еще столь неопределенные и туманные, воспламенили в эту пору энтузиазма немало юных сердец, и из числа дипломатических, военных и административных деятелей, позднее презрительно насмехавшихся над этими «глупостями», конечно, не один прошел через увлечение этой пылкой мистикой.