Том 4. Торжество смерти. Новеллы

Это было похоже на осаду, на нападение. Казалось, все они решили добиться подаяния, даже если бы пришлось ухватиться за колеса и руками остановить лошадей.

— Стой! Стой!

В то время как Джорджио искал в кармане деньги, чтобы бросить оборванцам, Ипполита прижималась к нему, полная отвращения, не будучи в силах победить овладевавшего ею фантастического ужаса при виде этих замогильных фигур, ярко освещенных солнцем среди незнакомой природы.

— Стой! Стой!

— Подайте!

— Мне! Мне!

Но кучер, наконец, рассердился, выпрямился на козлах во весь рост и начал кнутом разгонять нищих, сопровождая ругательствами каждый свой удар. Под его ударами нищие издавали проклятия, но не расходились. Каждый желал получить свою долю.

— Мне! Мне!

Тогда Джорджио бросил на дорогу горсть монет, и тотчас же пыль покрыла сбившихся в кучу оборванцев, заглушила их проклятия. Нищий с отрезанными руками и нищий с парализованным телом пробовали было следовать за коляской, но отстали под угрозой кнута.

— Не бойся, синьора, — сказал кучер. — Никто больше не подойдет, обещаю тебе.

Слышались новые голоса, стонали, рычали, призывали имя св. Девы и Младенца Иисуса, объясняли происхождение своих ран и убожества, рассказывали о болезнях и каре Господней. Позади кучки первых попрошаек вторая армия проходимцев выстраивалась двойной цепью по краям дороги и тянулась вплоть до города.

— Боже мой, Боже мой! Что за отмеченная проклятием страна, — прошептала Ипполита, чувствуя, что силы покидают ее. — Уедем отсюда, уедем! Повернем назад, Джорджио, умоляю тебя.

Ни вихрь безумия, круживший фанатиков около храма, ни отчаянные крики, словно исходившие от пожарища, крушения или резни, ни окровавленные недвижимые старики, лежавшие грудой вдоль стен ризницы, ни скорченные женщины, ползущие к алтарю, раздирая язык о каменные плиты, ни всеобъемлющий вопль толпы людей, слившихся в единим смятении и единой надежде — ничто, ничто не поражало таким ужасом, как зрелище этой тонущей в клубах пыли дороги, где все чудовища человеческого унижения, все отбросы выродившейся расы, люди, низведенные до уровня нечистых животных, выставляли напоказ из-под рубища свои язвы и как бы хвалились ими.

Все лужайки и все овражки кишели нищими, они тащили за собой свои семьи — детей, родственников и разные предметы домашнего обихода. Виднелись полунагие женщины, истощенные, словно ощенившиеся собаки, виднелись зеленовато-бледные дети с ввалившимися щеками, с голодными глазами, с поблекшими губами — молчаливые дети, таящие в своей крови яд наследственных болезней. Каждый отряд нищих имел своего урода: безрукого, кривоногого, лобастого, слепого, прокаженного или припадочного. У каждой группы был свой образчик убожества для добывания средств к жизни. И урод, подталкиваемый сотоварищами, отделялся от них, полз в пыли, корчился и выпрашивал милостыню для своей группы.

— Окажите милосердие, если хотите, чтобы молитвы ваши были услышаны. Подайте милостыню!

— Взгляните на меня! Взгляните!

Сумасшедший маньяк, черный и плосконосый, как мулат, с громадной львиной гривой, стукался о землю головой, а потом встряхивал волосами, окружая себя клубами пыли. Женщина с грыжей, неизвестного возраста, потерявшая облик человека, прижалась к столбу и поднимала передник, чтобы показать свою ужасную желтоватую шишку, похожую на горшок с жиром. Сидя на земле, человек, страдающий слоновой болезнью, указывал пальцем на свою ногу, массивную как ствол дерева, покрытую струпьями и наростами, усеянную черными и желтыми пятнами, такую громадную, что, казалось, она не могла принадлежать его телу. У коленопреклоненного слепца с ладонями рук, обращенными к небу, в позе впавшего в экстаз, виднелись вместо глаз два кровоточащих отверстия. Еще другие нищие без конца подходили, подходили, обливаемые светом солнца. Вся обширная местность наводнилась ими. Их стоны и мольбы раздавались непрерывно, то возвышаясь, то понижаясь, то хором, то на разные голоса, с тысячью интонаций. Простор уединенных полей, небо ясное и безмолвное, ослепительное сияние солнечного диска, недвижная растительность — вся окружающая природа сообщала этим минутам нечто трагическое, вызывала в воображении библейский образ скорбного пути, ведущего к проклятому народу.

— Уедем! Повернем назад! Умоляю тебя, Джорджио, повернем назад! — повторяла Ипполита, дрожа от ужаса, подавленная суеверной мыслью о божественном возмездии, боясь встретить еще новые, более невероятные картины под этим беспредельным жгучим сводом небес.

— Но куда ехать? Куда?

— Все равно, все равно. Вернемся к морю. Подождем там… Умоляю тебя. — Голод, жажда, раскаленная атмосфера еще увеличивали угнетенное состояние обоих влюбленных.

— Видишь? Видишь? — закричала Ипполита вне себя, словно увидев призрак. — Смотри! Неужели же это никогда не кончится?