Том 4. Торжество смерти. Новеллы

Когда крестный ход, приблизившись к арсеналу, свернул в сторону, чтобы войти в церковь святого Джакомо, Анна обошла здание и, сделав несколько шагов, была у главных врат, где преклонила колени. Сначала к вратам подошли мужчины с колоссальным распятием в руках, за ними следовали хоругвеносцы с длинным древком, которое они поддерживали не только руками, но и лбом и подбородком. Затем, словно среди облака фимиама, шли другие ряды: певчие в мантиях, девушки, священники, клир, войска. Зрелище было величественное. Душой Анны овладел мистический ужас.

Процессия оставалась в вестибюле, чтобы, согласно обряду, сложить свечи на стоящую на аколите широкую чашу. Анна продолжала смотреть. Тогда начальник военной охраны, пробурчав несколько бранных слов по адресу братства, сердито бросил свою свечу в блюдо и с угрожающим взглядом повернулся к нему спиной. Все оторопели от изумления. В гробовом молчании слышно было бряцание шпаги удаляющегося лейтенанта. Один только дон Фиоре Уссорио имел дерзость улыбнуться.

X

Эти события еще долгое время служили темой оживленных разговоров обывателей и были причиной ожесточенных распрей. Так как Анна была очевидицей последней сцены, то многие приходили к ней за сведениями. Она терпеливо рассказывала всегда в одних и тех же выражениях то, что видела. В это время вся ее жизнь проходила в религиозных обрядах, исполнении домашних обязанностей и проявлениях любви к черепахе. С первыми теплыми апрельскими днями черепаха очнулась от спячки. Однажды из-под щита вдруг высунулась ее змеиная головка, и черепаха, еще погруженная в оцепенение, стала слабо покачиваться на лапах. Ее маленькие глазки были еще закрыты. Животное, быть может, уже утратившее сознание того, что оно не на свободе, стало двигаться лениво и нерешительно, ощупывая лапами почву, словно отыскивая в песке родного леса пищу.

Анна, наблюдая это пробуждение, почувствовала прилив невыразимой нежности и продолжала смотреть влажными от слез глазами. Затем она подняла черепаху, положила ее на постель и дала ей несколько зеленых листочков. Черепаха все еще не решалась дотронуться до листьев и, открывая свои челюсти, показала свой мясистый язычок, похожий на язык попугая. Оболочка шеи и лап казалась выцветшей и своим желтоватым цветом напоминала труп. Анна почувствовала большое сожаление и старалась подбодрить свою любимицу такими нежными ласками, которые расточает мать выздоравливающему сыну. Она смазала мазью ее костяной щит, чешуйки которого под лучами весеннего солнца стали ослепительно блестеть…

В этих заботах проходили для Анны весенние месяцы. Заккиеле же под влиянием усилившегося с наступлением весны чувства любви стал приставать к Анне с такими нежными мольбами, с какими не обращался к ней до торжественного обещания. Бракосочетание было назначено на канун Рождества Христова.

Тогда идиллия снова расцвела. В то время как Анна углубилась в шитье свадебного убранства, Заккиеле читал вслух историю Нового Завета. Брачный пир в Кане, чудеса Спасителя в Капернауме, смерть Найма, умножение хлебов и рыб, исцеление дочери хананеянки, десяти прокаженных и слепорожденного, воскрешение Лазаря — все эти чудесные рассказы производили большое впечатление на слушательницу. И она долго не могла забыть въезда Иисуса в Иерусалим на ослице, во время которого толпа устилала его путь своими одеждами и зелеными ветвями.

В комнате стояла ваза с благоухающим тимианом. Черепаха то и дело подходила к Анне, терлась мордочкой о край ее платья или о кожу ее башмаков. Как-то раз Заккиеле, увлекшись чтением притчи о блудном сыне, почувствовал какое-то движение у своих ног. Он невольно вздрогнул и что-то отбросил ногой, черепаха ударилась о стену и так и осталась на спине с вытянутой головой. Спинной щит разлетелся на куски. Немного крови показалось на лапах, которыми животное бесполезно шевелило, чтобы принять обычное положение.

Хотя несчастный влюбленный казался напуганным этим происшествием и был неутешен, но Анна с этого дня стала неприступной и недоверчивой, она не говорила ни слова и не хотела больше слушать чтения. Блудный сын так и остался навсегда под дубовым деревом созерцать свиней своего господина.

XI