Том 4. Торжество смерти. Новеллы

И, несмотря на порыв слепой вражды, сознание невозможности одиночества, ясное сознание этой полной невозможности отозвалась в нем невольным трепетом — странным трепетом пламенной гордости перед владевшей им великой страстью. Он повторил про себя: «Эту ночь я не смогу провести вдали от нее, нет, не смогу…» И у него мелькнуло смутное ощущение какой-то могучей, роковой силы.

Веяние гибели пронеслось над его душой.

— Джорджио! — крикнула испуганная Ипполита, сжимая его руку.

Джорджио вздрогнул. Он узнал то место, откуда они смотрели на кровавое пятно, оставшееся после самоубийцы. Он произнес:

— Ты боишься?

— Немного, — ответила Ипполита, все еще прижимая к себе его руку.

Он высвободился от нее, подошел к парапету и перегнулся через перила.

Улица уже тонула во мраке, но Джорджио казалось, что он различает чернеющее на плитах пятно, так свеж был в его воображении этот образ. Чары тьмы создавали призрачные очертания трупа, неясную фигуру белокурого юноши, лежащего в крови. Кто был этот человек? Почему он покончил с собой? Джорджио видел в этом призраке мертвым самого себя. Быстрые, несвязные мысли проносились в его мозгу. Словно при блеске молнии мелькнул перед ним его бедный дядя Деметриус, младший брат отца — кровный родственник — самоубийца: лицо под черным покровом на белой подушке, длинная, бледная, но такая мужественная рука, а на стене небольшая серебряная кропильница на трех цепочках, тихо звеневшая при дуновении ветра. Что если броситься? Прыжок вниз… быстрое падение… Теряют ли сознание, рассекая пространство? Чисто физически ощутил он удар тела о камни и содрогнулся. Потом почувствовал во всех своих членах резкое стремление назад, полное ужаса, но с примесью какой-то странной неги. Его воображение нарисовало ему восторги предстоящей ночи. Забыться, тихо уснуть в сладкой истоме и пробудиться с приливом нежности, таинственно возродившейся среди грез сна. Образы и мысли сменялись в его голове с поразительной быстротой.

Когда он обернулся — его глаза встретились с широко раскрытыми глазами Ипполиты. Пристален и неподвижен был ее взгляд, и Джорджио казалось, что он читает в нем нечто, усилившее его смятение. Он продел свою руку под руку возлюбленной свойственным ему ласковым движением. И она крепко прижала его руку к своему сердцу.

Они ощущали непреодолимую потребность прильнуть друг к другу, раствориться один в другом, слиться воедино, забыв все окружающее.

— Запирается! Запирается!

Крик сторожа разнесся среди безмолвия рощи.

— Запирается!

После этого крика тишина показалась еще более унылой, и эти два слова, которые невидимые люди прокричали во все горло, причинили возлюбленным нестерпимую боль. Они ускорили шаги, желая показать, что спешат выйти. Но там и тут в пустынных аллеях голоса упорно твердили:

— Запирается!

— Проклятые крикуны! — в порыве возмущения воскликнула взволнованная Ипполита, еще более ускоряя шаги.

Колокола на Trinita di Monti прозвонили Angelus.

Предстал Рим, подобный необъятному, серому, бесформенному облаку, спустившемуся на землю. Уже в некоторых домах закраснели огнями окна, расширяясь в тумане. Падали редкие капли дождя.

— Ты придешь ко мне ночью, правда? — спросил Джорджио.

— Да, да, приду.

— Рано?

— Около одиннадцати.

— Если ты не придешь, я умру.

— Я приду.

Они посмотрели в глаза друг другу и обменялись пьянящим обещанием. Растроганный Джорджио шепнул:

— Ты прощаешь?

Они снова взглянули друг на друга глазами, полными ласки. Совсем тихо он произнес:

— Дорогая!

Ипполита сказала:

— Прощай. До одиннадцати думай обо мне.

Они расстались в конце Via Gregoriana Ипполита пошла по Via di Casa. Джорджио следил за ней взглядом, когда она шла по влажному тротуару, мерцавшему в отсвете витрин.

«Итак, она меня покидает, возвращается в незнакомый для меня дом, возвращается к обыденной жизни, выходит из создаваемой мною вокруг нее идеальной сферы, становится иной, обыкновенной, чуждой мне женщиной. Я ничего не знаю о ней. Грубая житейская действительность захватывает ее, поглощает, принижает».

Цветочный магазин пахнул ему в лицо ароматом фиалок, и его сердце ощутило неясную надежду. «Почему бы нам не создать существования, соответствующего нашей мечте? Отчего бы нам не жить всегда вместе?»

II

Когда лакей в 10 часов утра вошел будить Джорджио — он еще спал глубоким, обновляющим сном, который в молодости следует за ночью наслаждений. Он закричал сердито, ворочаясь на постели:

— Меня нет дома ни для кого! Оставь меня!

Но он услыхал голос непрошенного посетителя, заговорившего с ним из соседней комнаты.

— Извини, Джорджио, что я к тебе вторгаюсь, но мне безусловно необходимо переговорить с тобой.

Джорджио узнал голос Альфонса Экзили и еще более рассердился.