Том 4. Торжество смерти. Новеллы

Сначала он стоял в нерешимости: присутствие старухи сильно стесняло и раздражало его, он боялся заговорить с ней, чтобы не выдать своего раздражения. Тогда он направился в соседнюю комнату и также открыл окно. Свет разлился повсюду — занавеси затрепетали. Он вошел в следующую, открыл окно. Разлился свет — затрепетали занавеси.

Дальше он не пошел, дальше была спальня. Туда Джорджио хотел войти один. С ужасом услышал он снова приближающиеся шаги хромой назойливой старухи, не желавшей, по-видимому, оставлять его в покое. Он сел, решив упорно молчать и ждать, что будет дальше.

Старуха медленно переступила порог. Завидев Джорджио, сидящего молча, она приостановилась в недоумении, не зная, что сказать. Свежий ветер, проникавший в окно, очевидно, раздражал ей горло и, стоя посередине комнаты, она принялась кашлять.

С каждым новым приступом тело ее то раздувалось, то съеживалось, словно волынка в руках музыканта. Сложенные на груди руки представляли из себя сплошной жир, ногти на пальцах были черны. Между беззубыми челюстями трепетал беловатый язык.

Перестав кашлять, старуха вытащила из кармана грязный пакетик и, вынув оттуда пастилку, положила в рот. Не меняя позы, она смаковала ее, уставившись на Джорджио пристальным тупым взглядом.

Взгляд этот с Джорджио перешел на запертую дверь смежной комнаты. Старуха перекрестилась и села в кресло по соседству с ним. Сложив руки на животе и опустив веки, она принялась читать заупокойную молитву.

Джорджио думал: «Она молится за брата, за душу „грешника“. Неужели же эта женщина — сестра Деметрио Ауриспа? Каким образом благородная аристократическая кровь, оросившая некогда ложе соседней комнаты, эта кровь, питавшая мозг, неустанно работавший над величайшими запросами человеческого сознания, каким образом могла она струиться из одного источника с той, что течет в жилах этого вырождающегося создания, этой жалкой идиотки? Сейчас в ней говорит одно чревоугодие, чревоугодие, оплакивающее щедрость благодетеля. Как странно звучит на устах этого дряхлого больного животного имя благороднейшего из смертных! Да, много странного на свете!»

Тетя Джоконда снова раскашлялась.

— Лучше уходи-ка, тетя, — нетерпеливо сказал Джорджио. — Ты можешь здесь простудиться. Уходи скорей, вставай, я тебя провожу.

Тетя Джоконда взглянула на него с удивлением, в первый раз услышала она эти резкие ноты в тоне его голоса. Она встала и, ковыляя, побрела по комнатам.

Выйдя в коридор, она снова перекрестилась, по-видимому, творя заклинание. Джорджио запер за ней дверь и два раза повернул ключ в замке. Наконец-то он очутился наедине со своим невидимым собеседником.

Некоторое время Джорджио стоял неподвижно, будто загипнотизированный. Все существо его мало-помалу проникалось таинственным обаянием отлетевшего духа, вечно живого для него.

Вот он, этот кроткий печальный образ с мужественным задумчивым лицом, казавшимся несколько странным, благодаря седому завитку среди пряди черных волос, спускающихся на середину лба.

«Для меня, — думал Джорджио, — он продолжает жить. Со дня его телесной смерти между ним и мной установилось непрерывное духовное общение. Никогда при жизни его не испытывал я такой кровной близости с ним, как теперь. Никогда при жизни его не было у меня ощущения такой интенсивности его существования. Все его отношения с окружающим миром, все привычки, жесты, выражения, все разнообразные свойства его индивидуальности, выступавшие при соприкосновениях с людьми, все постоянные и мимолетные проявления его характера, благодаря своей исключительности создававшие его одиночество среди этих людей, — словом, все, что делало его таким непохожим на других, кажется мнетеперь сгруппированным, сконцентрированным, выделенным из повседневной жизни и является звеном, соединяющим наши души. Теперь наше общение свободно от каких бы то ни было соприкосновений, и он существует исключительно для меня. И образ его более идеален и более ярок, чем когда-либо».

Джорджио медленно прошелся по комнате. Среди тишины дрожали какие-то таинственные шелесты.

Свежий воздух, утреннее солнце как будто стесняли старую мебель, привычную к полумраку зеленых жалюзи. Ветерок, скользя по ее дереву, вздымал на нем пыль, надувал складки стенных обоев. В полосе света кружились мириады пылинок. Атмосфера старинной библиотеки мало-помалу уступала место аромату цветов.

От всех предметов неслись сонмы воспоминаний, сливаясь вместе и образуя воздушный хор, нашептывающий чарующие слова. Со всех сторон вставало прошлое. От всего окружающего как бы струились волны проникающего его духа.

«Что это, экстаз?» — спрашивал себя Джорджио под обаянием мгновенной смены образов, ярких как видения бреда, не затуманенных смертью, а живущих какой-то высшей жизнью. Джорджио стоял неподвижно, недоумевая и мучаясь тайной того невидимого мира, куда он готовился вступить.

Ритмично вздуваемые ветром, колыхались занавески, открывая перед взором спокойный живописный пейзаж. Легкий шелест продолжал доноситься от деревянной мебели, бумаг и ширм.