Том 4. Сашка Жегулев. Рассказы и пьесы 1911-1913

— Это просто пьяницы, которые не хотят, чтобы им мешали пить. Когда матрос проходит по улице, за ним остается такой запах, как будто пронесли открытую бутылку с ромом.

— Но разве это дело — пить джин? Я их боюсь. Где тот корабль, который привез их? Они явились с моря.

Мариетт. Я видела корабль.

Женщины изумленно расспрашивают ее.

— Ты? Отчего же ты ничего не говорила нам? Расскажи, что ты знаешь.

Мариетт молчит. Вдруг одна из женщин испуганно вскрикивает:

— Ай, смотрите! У них зажегся огонь. В замке огонь!

Налево, в полумиле от поселка, вспыхнул слабый огонь, красный уголек в синеве сумерек и дали. Там на высокой скале обрывающейся к морю, стоит древний замок, жуткое наследие седой и таинственной старины. Давно разрушенный, давно мертвый, он сливается со скалою, продолжает и обманчиво заканчивает ее зубчато-ломанной линией своих бойниц, провалившихся крыш, полуосыпавшихся башен. Сейчас и скалы, и замок одеты дымчатой пеленой сумерек и дали, воздушны, лишены тяжести и почти также призрачны, как те чудовищные громады зданий, что громоздятся и распадаются бесшумно в высоком небе. Но те падают, а этот стоит, и в сплошной синеве его закраснелся живой огонь — на него так же странно и жутко смотреть, как если бы в облаках зажгла огонь человеческая рука.

Повернув головы, испуганно смотрят женщины.

— Вы видите? — говорит одна. — Это еще хуже, чем огонь на кладбище. Кому нужен свет среди гробов?

Мариетт. Становится холодно к ночи, и матрос бросил сучьев в камин, вот и все. По крайней мере, я так думаю.

— А я так думаю, что аббат давно должен был пойти туда с кропилом.

— Или с жандармами! Если это не сам дьявол, то наверно один из помощников его.

— Нельзя спокойно жить с таким соседством.

— Страшно за детей.

— А за душу?

Две пожилые женщины поднимаются молча и уходят. Встает и третья, старуха:

— Нужно спросить у аббата: не грех ли еще и смотреть на такой огонь?

Уходит. Все больше дыму в небе, и все меньше огня, и уже близок к своему темному концу неведомый город; сильнее и крепче пахнет море.

С земли идет ночь.

Повернув головы, женщины смотрят вслед ушедшей; и снова поворачиваются к огню.

Мариетт, заступаясь за кого-то, говорит тихо:

— В огне не может быть плохого. Огонь в свечах, что перед Господом.

— Огонь и в аду перед Сатаной, — сердито шамкает вторая старуха и уходит.

Теперь осталось четверо и все молодые, все девушки.

— Я боюсь, — говорит одна, прижимаясь к подруге.

Кончается на небе бесшумный и холодный пожар, разрушен город, разрушена неведомая страна. Уже нет ни стен, ни падающих башен, — груда синевато-бледных исполинских тел безмолвно падает в бездну океана и ночи. Трепетными очами взглянула на землю молоденькая звёздочка; возле замка захотелось ей появиться из облаков и от невинного соседства темнее стал тяжелый замок, краснее и сумрачнее огонь в его окне.

— Прощай, Мариетт, — прощается девушка, та, что сидела одна и уходит.

— Пойдем и мы, становится холодно, — говорят те две и встают. — Прощай, Мариетт.

— Прощайте.

— Отчего ты одна, Мариетт? Отчего днем и ночью и в будни, и в веселый праздник ты одна, Мариетт? Ты любишь думать о своем женихе?

— Да, люблю. Люблю думать о Филиппе.

Девушка смеется.

— А видеть его не хочешь? Когда он уходит в море, ты часами смотришь на море; возвращается он — и тебя нет. Куда ты прячешься?

— Я люблю думать о Филиппе.