Том 4. Рассказы и повести

Советская власть поручила Гаврилову редактирование «Известий Тамбовского губернского Совета рабочих, крестьянских и солдатских депутатов».

Борис Васильев, первый председатель тамбовского губкома партии, передавая Гаврилову решение губкома, сказал: «Парень ты начитанный, давай делай большевистскую газету…»

Выгнав из типографии меньшевистскую газету «Земский вестник» и ее редакторов, Гаврилов выпустил первый номер «Известий»… Утром он был на столе председателя губкома.

— Справился! — сказал Васильев. — Спасибо.

К тому времени к этому замечательному созвездию руководителей тамбовских большевиков присоединился Николай Немцов; а в 1919 году здесь появился Вадим Подбельский, присланный Лениным в Тамбов чрезвычайным уполномоченным ЦК партии; правительство объявило губернию прифронтовой и главной продовольственной базой снабжения Красной Армии и промышленных центров; шла гражданская война, интервенты помогали Деникину, Колчаку…

Одним из ближайших и талантливых сотрудников Подбельского был Михаил Чичканов.

Восемнадцатилетним юношей Чичканов окончил Тамбовское реальное училище. Ему было девятнадцать лет, когда он впервые попал в тюрьму за большевистскую агитацию. В последующие годы Михаил Чичканов — пропагандист-ленинец на Путиловском заводе в Петербурге, потом сотрудник большевистской «Правды».

Вернувшись в Тамбов, он сразу попадает в водоворот классовой борьбы.

Чичканова выбирают заместителем председателя Тамбовского городского исполкома, но власть еще в руках эсеров. Их опора — так называемые отряды «ударников». Партия вводит Чичканова в чрезвычайную тройку. Ей поручено разоружить «ударников». Шестидесятый пехотный полк и вооруженные рабочие, поднятые Чичкановым, выполняют приказ партии. Тамбов очищен от контрреволюционеров. В 1919 году Чичканов — председатель Тамбовского городского исполкома, потом председатель губернского исполкома, где уже не было ни одного эсера и меньшевика.

В октябре 1919 года Чичканов в кругу друзей отпраздновал свое тридцатилетие. И тут же телеграмма из Москвы: Чичканов назначался комиссаром Южного фронта. Перед тем как выехать на фронт, Чичканов захотел отдохнуть. Он поехал на рыбалку: озеро Ильмень, пойма Вороны были излюбленными местами рыболовов. Там, на озере, он нашел свою смерть: пуля антоновца сразила его.

Четыре тысячи человек — рабочие и сельские бедняки — ответили на выстрел эсеров заявлениями о вступлении в партию.

Среди них был сын Прасковьи Хрипучки из Двориков Листрат.

Листрат

С германского фронта он вернулся осенью 1917 года. На нем была драная шинель, худые ботинки, обмотки, за спиной — вещевой мешок и винтовка. Избу Листрат нашел покосившейся, телку при последнем издыхании, братьев — Леньку и Тимофея — довольно-таки вытянувшимися.

Сидит, вспоминаю, Листрат на парте, опершись на винтовку, и смотрит спектакль в сельской школе — невиданное дело, затеянное учителями… Народ не только в классе, но и в окнах и возле школы толпится.

Потом помню того же Листрата на крылечке дома напротив церкви. Помещалось в нем раньше кредитное общество. Теперь над дверью трепыхался красный флаг, а вокруг толпились вооруженные люди: Красная гвардия, не менее страшная, чем Совет и коммунары, о которых на селе плели бот весть что!

Сидит Листрат, покуривает, у ног его тощий мешок с лямками, спрашивает меня:

— Растешь, вижу?

— Расту, — отвечаю не без робости, но желание рассмотреть винтовку удерживает меня около «страшного» коммунара.

— Подрастешь, не то увидишь.

— А что увижу? — И дотрагиваюсь до винтовки, ибо влечет она меня к себе неотвратимо.

Листрат ухмыляется в усы, но не гонит прочь:

— А такое, что тебе и не снилось.

— А что же оно такое?

— А это, братец, мне и самому пока невдомек. Но вот вернемся с войны, все тут порешим по-другому.

— А на какую ж войну ты уходишь? — Про войну, конечно, все мы знали, но знали также, что она вроде бы кончилась, а о других войнах только шли слухи.

— А вот белых генералов и буржуев бить.

— А почему они белые?

— А потому, что мы красные.

— Да ведь ты не в красной шинели, — начинаю я.

— Я внутри красный! — и Листрат заходится смехом.

Из дома выходят какие-то люди и говорят Листрату, что все, дескать, готовы. Листрат поднимается, перекидывает через плечо мешок.

— Ну, прощай. С Лешкой балуйся в свое удовольствие, тем более что вы теперь ровня.

Я, конечно, не понял тогда этих слов Листрата: «Ровня?..» Да ведь я никогда не задумывался над тем, какое громадное (в социальном смысле) расстояние было между нами, да и мог ли задумываться над этим парнишка, которому едва минуло 12 лет? Скрытый смысл этой фразы Листрата дошел до меня позже, гораздо позже…

Ленька

Ленька был лет на шесть старше меня, тем не менее мы приятельствовали.

Он батрачил у земского ямщика Никиты Семеновича Ивина, бахвалился тем, что здорово умел укрощать самых строптивых ямщицких лошадей. До нас, ребят, он снисходил и даже иной раз, втайне от ямщика, катал в санях.