Том 4. Повести и рассказы, статьи 1844-1854

В черновом автографе и в списках ЦГАЛИ, ГПБ читаем: «На свои деньги? Да деньги-то откуда он взял? — Ведь всё по вашей же милости. А вы думаете, сударыня, что у него так и не осталось больше денег? Да он богаче вас, ей-богу-с. А ведь что он, что другие крестьяне, на одной ведь полосе сидели, — всё равно-с. Вы ему позволили извозом заниматься — он и разбогател пуще всех. Разве это справедливо?» Во всех прижизненных изданиях это развернутое возражение Кирилловны дано в иной, сокращенной редакции, а именно: «— На свои деньги? А откуда он эти деньги взял? Не по вашей ли милости? Да он и так столько времени землею пользовался… Ведь всё по вашей же милости. А вы думаете, сударыня, что у него так и не останется больше денег? Да он богаче вас, ей-богу-с»).

На стр. 33 французского издания, в сцене разговора Кирилловны с Акимом после продажи постоялого двора, напечатано: «— Vous un paysan, Akim Séménitch! mais vous êtes un des premiers parmi les gens de service» («— Вы мужик, Аким Семеныч! Да вы один из первых среди дворовых»). В черновом автографе, а также в списках ЦГАЛИ и ГПБ читаем: «— Какой же вы мужик, Аким Семеныч? Вы и из дворовых у нас, почитай, что первый, что вы это?» Во всех прижизненных изданиях: «— Какой же вы мужик, Аким Семеныч? Вы тот же купец, вас и с дворовым сравнить нельзя, что вы это?»

Далее на той же стр. 33 напечатано: «„— Il parait qu’en effet je suis devenu un homme de service“, — se dit Akim en s’arrêtant devant la porte cochère». В черновом автографе и в списках ЦГАЛИ, ГПБ: «— А знать, я и впрямь дворовым стал, — сказал самому себе Аким, остановившись в раздумье на дворе перед воротами». Во всех прижизненных изданиях: «— А знать, я и впрямь купцом стал, — сказал самому себе Аким, остановившись в раздумье перед воротами. — Хорош купец!»

На стр. 34 французского издания о дьячке Ефреме сказано: «C’était un petit homme tout rabougri, avec le nez pointu, des yeux chafouins et une tresse de cheveux noirs» («Это был маленький тщедушный человек с острым носом, невыразительными глазами и черной косичкой»). В черновом автографе и в списках ЦГАЛИ, ГПБ читаем: «…маленького сгорбленного человека с вострым носиком, слепыми глазками и черной косичкой». Во всех прижизненных изданиях: «…маленького сгорбленного человечка с вострым носиком и слепыми глазками».

На стр. 55 французского издания напечатано: «Mais Ouliana ne lui montra pas la moindre considération, et le chassa du côté de l’église» («Но Ульяна не проявила к нему ни малейшего уважения и прогнала его в церковь»). В черновом автографе и в списках ЦГАЛИ, ГПБ читаем: «Но Ульяна Федоровна не уважила его — и прогнала его к обедне». Во всех прижизненных изданиях: «Но Ульяна Федоровна не уважила его и прогнала его с глаз долой».

При появлении в «Современнике» «Постоялый двор» почти не был замечен критикой. Один из положительных отзывов был напечатан без подписи в газете «С.-Петербургские ведомости». Анонимный рецензент (им был, вероятно, Е. Ф. Корш) писал, что в ноябрьской книжке «Современника» «первое место занимает, конечно, новая повесть г. Тургенева „Постоялый двор“». По мнению критика, в этом произведении Тургенев является «таким же мастером в описании быта наших крестьян, какими выказались г. г. Григорович и Потехин < …> Содержание „Постоялого двора“ не сложно, но полно драматизма и передано с тем уменьем заинтересовать читателя, которое составляет отличительную черту таланта г. Тургенева».

Пересказав далее содержание, рецензент в заключение писал: «Рассказ передан г. Тургеневым так живо, так увлекательно, что кажется будто видишь перед собой всех действующих лиц этой безыскусственной и трогательной повести, полной чувства и истины» (СПб Вед, 1855, № 264, 1 декабря, с. 1415).

Когда же «Постоялый двор» был перепечатан во второй части «Повестей и рассказов И. С. Тургенева» (СПб., 1856), он вызвал, наряду с «Муму», ряд отзывов в печати (А. В. Дружинина, К. С. Аксакова — см. примеч. к «Муму», наст, том, с. 608–609). С. С. Дудышкин в статье второй о «Повестях и рассказах И. С. Тургенева» писал, сопоставляя «Муму» и «Постоялый двор»: «…повинуясь, по-видимому < …> теории художественного беспристрастия, г. Тургенев оканчивает свой „Постоялый двор“ уже совсем не так, как, Муму“. Там немой утопил свою собачонку, чтоб она никому не доставалась; здесь старый дворник, желавший поджечь свой двор, умеряет гнев свой и отправляется на богомолье. Здесь уж в раздраженную натуру влит целительный бальзам примирения — конечно, на том основании, что оно так бывает на святой Руси» (Отеч Зап, 1857, № 4, отд. II, с. 62).