Том 4. Повести и рассказы

Большая комната была отделана совершенно заново. Получилось очаровательное, уютное гнездышко для будущей молодой парочки. Зоя была блондинка, поэтому вся комната была голубая. Дорогие голубые обои, голубой фонарь под потолком, голубая обивка мебели, голубой ковер на всю комнату. Огромная двуспальная кровать была покрыта атласным одеялом цвета августовского неба. Письменный стол Мстислава пришлось задвинуть в угол. Мать, довольная зрелищем, говорила:

– А рояль, голубчик, я велела выкатить в гостиную. Ведь она почти всегда у нас пустая, ты можешь играть и там.

Мстислав широко открытыми глазами оглядывал комнату. И опять и опять останавливался взглядом на пышной двуспальной кровати, возвышавшейся, как торжественный жертвенник.

Он спросил:

– Зоя это видела?

– Ну конечно. Мы вместе с нею все это и устраивали.

Мстислав потемнел.

– Я никогда не буду жить в этой комнате.

Повернулся и ушел.

После возвращения на дачу он странно изменил свое поведение. Зоя часто ловила на себе его пристальный, испытующий взгляд, чего раньше никогда не бывало. Вставал он теперь с зарей, уходил с ружьем, будто на охоту, и возвращался вечером… Зоя все дни была одна и плакала. Через две недели она, по настоянию матери Мстислава, объяснилась с ним. Мстислав с страдающим лицом, глядя в сторону, сказал, что он ее не любит.

И они расстались.

Eлка

* * *

Первый. Нет, брат, ничего из тебя не выйдет, я вижу. Не от тех ты родителей родился.

Второй (в ярости). Ты не можешь знать, от каких я родителей родился, – от своих или от чужих!

– Вы должны за этим смотреть, это безобразие! Не имеет собака юридического права лаять на проходящих!

– Зато моральное право имеет, довольно и этого.

– Как так довольно? Что вы, гражданин, глупости говорите!

Пьяного высадили из трамвая. Он стоит в недоумении.

– За что меня высадили?

Молодой человек, ждущий трамвая:

– Если вы трезвый, то вы сразу поймете, за что.

– Много ли верст до солнца?

– Сто тридцать миллионов.

– Только-то? А говорили: далеко.

– Ну, как живете? Радуетесь ли жизни?

– Что? Жизни радуюсь ли? Я этими пустяками давно уж перестал заниматься.

– Мама, дай карандаш.

– На что тебе?

– Буду богу письмо писать.

– Что ж ты писать будешь?

– Чтоб солнце сделал, да скорей чтобы: гулять очень хочется, на балконе чай пить, купаться.

M. О. Гершензону врачи в последние годы его жизни запретили курить. Он не курил и томился по табаку. На заседаниях, например, Академии художественных наук, иногда не выдерживал, просил у знакомого папироску и закуривал. Я тоже старался отвыкать от куренья, не держал папирос и тоже томился по куреву. Подойдет в перерыве Гершензон:

– Викентий Викентьевич, хотите курить?

– Х-хочу…

– Погодите, я сейчас раздобуду!

С лукаво-торжествующим видом приносит две папироски, и мы закуриваем.

В феврале 1925 года он тяжело заболел. С каждым днем положение ухудшалось. Надежды уже не было. Вдруг Михаил Осипович с радостным лицом обратился к жене:

– Ну, Маруся, я умираю! Теперь можно покурить.

Жадно выкурил папиросу и вскоре умер.

Учитель греческого языка в нашей тульской гимназии:

– Некоторые писатели древности утверждали, что Гомер родился в двадцати городах. Но это неверно: он родился только в семи городах.

– С выступлением Ивана Петровича я совершенно не могу согласиться. Вы уж извините меня, Иван Петрович: amicus Plato, sed magis arnica veritas, – друг мне Платон, но еще больший друг – истина.

– Прежде всего вы мне вовсе не друг!

– Совершенно правильно. И кроме того – вы далеко не Платон…

В середине двадцатых годов существовало в Москве литературное общество «Звено». Один молодой пушкинист прочитал там доклад о Пушкине. Пушкин такой писатель, что, надергав из него цитат, можно пытаться доказать, что угодно. Докладчик серьезнейшим образом доказывал, что Пушкин был большевиком чистейшей воды, без всякого даже уклона. Разнесли мы его жестоко. Поднимается беллетрист А. Ф. Насимович и говорит:

– Товарищи! Я очень удивлен нападками, которым тут подвергся докладчик. Все, что он говорит о коммунизме Пушкина, настолько бесспорно, что об этом не может быть никакого разговора. Конечно, Пушкин был чистейший большевик! Я только удивляюсь, что докладчик не привел еще одной, главнейшей цитаты из Пушкина, которая сразу заставит умолкнуть всех возражателей. Вспомните, что сказал Пушкин:

Октябрь уж наступил…

Легенда

Эту легенду мне когда-то рассказал путешественник-англичанин.

Однажды пароход заночевал из-за туманов близ острова Самоа. Толпа веселых, подвыпивших моряков съехала на берег. Вошли в лес, стали разводить костер. Нарезали сучьев, срубили и свалили кокосовое дерево, чтобы сорвать орехи. Вдруг, они услышали в темноте кругом тихие стоны и оханья. Жуть их взяла. Всю ночь моряки не спали и жались к костру. И всю ночь вокруг них раздавался судорожный какой-то шорох, вздохи и стоны.