В обыкновенный августовский день,в день, когда зной кладет ладонь на листи не дает зарифмоваться строчке,в обыкновенный августовский деньраздался стук. Я отпер. Как обычно,вошел мой ежедневный посетитель,обремененный кожаного сумкойс повестками, газетами и прочим, —всем этажам знакомый почтальон.На этот раз он вытащил из сумкипрошитую шнурком с сургучной кляксойбольшую заказную бандероль.Я бережно обрезал край пакета,слегка потряс и очень удивился!Из бандероли выпали на столдва-три арбузных семечка. За нимиупал на стол засушенный цветок,прозрачный, легкий, в жилках стрекозиных.Я очень удивился, повторяю,и вынул из пакета шесть тетрадей,линейных, клетчатых, контокоррентных,и с интересом их перелистал.Страницы перелистывая бегло,я увидал шесть почерков различных.Был первый почерк острым и прямым,он рос на разлинованной странице,как лук на грядках в южном огороде;другой — округло буковки катил,как девочка колеса подгонялкой;был третий неуверенным таким,словно его рассеянный владелецводил пером по счетоводной книге,взгляд отвернув или закрыв глаза;четвертый — на бумаге неграфленойуже не почерк был, а ровный шрифт,отстуканный на пишущей машинке.Он показался прозой. Нет, не так!Я заприметил рифмы в гуще прозы.Взглянул на пятый почерк. Почемунигде не видно знаков препинанья?Он отличался точностью нажима,каллиграфическою красотой,и все слова, как подписи, стояли,взлетая росчерками вверх и вниз.Тетрадь шестая — сплошь, как черновик,чернела вороньём чернильных клякс,исчерканная множеством помарок,приписок, исправлений, вариантов,горизонтально, наискось и вдоль…Пять лет они лежали в кипе книг,пять лет ничья рука их не листала…Быть может, Вари фронтовой дневникизорван злостью минного металла?Быть может, и Сметанников ушелсапером в багровеющие дали?Не знаю… Я писал, но из Козловскамое письмо вернулось: никого!Я шесть тетрадок отдал машинистке,она их тщательно переписала.Я выправил, не изменив ни строчки,особенности слога сохранив.И я назвал: «Поэмою поэтов»стихи моих незнаемых друзей.