Том 4. Отверженные (часть I)

СМЕТА РАСПРЕДЕЛЕНИЯ МОИХ ДОМАШНИХ РАСХОДОВ

На малую семинарию — тысяча пятьсот ливров

Миссионерской конгрегации — сто ливров

На лазаристов в Мондидье — сто ливров

Семинарии иностранных духовных миссий в Париже — двести ливров

Конгрегации св. Духа — сто пятьдесят ливров

Духовным заведениям Святой Земли — сто ливров

Обществам призрения сирот — сто ливров

Сверх того, тем же обществам в Арле — пятьдесят ливров

Благотворительному обществу по улучшению содержания тюрем — четыреста ливров

Благотворительному обществу вспомоществования заключенным и их освобождения — пятьсот ливров

На выкуп из долговой тюрьмы отцов семейств — тысяча ливров

На прибавку к жалованью нуждающимся школьным учителям епархии — две тысячи ливров

На запасные хлебные магазины в департаменте Верхних Альп — сто ливров

Женской конгрегации в городах Динь, Манок и Систерон на бесплатное обучение девочек из бедных семей — тысяча пятьсот ливров

На бедных — шесть тысяч ливров

На мои личные расходы — тысяча ливров

Итого — пятнадцать тысяч ливров.

— Господни смотритель! Сколько больных у вас в настоящее время? — спросил он.

— Двадцать шесть, ваше преосвященство.

— Да, я насчитал столько же, — подтвердил епископ.

— Кровати стоят слишком близко одна к другой, — добавил смотритель.

— Да, я заметил.

— Комнаты не приспособлены для палат, и проветривать их довольно затруднительно.

— И мне так показалось.

— А когда выпадает солнечный день, садик не вмещает всех выздоравливающих.

— Я тоже об этом подумал.

— Во время эпидемий — в нынешнем году был тиф, а два года тому назад горячка — у нас бывает иногда до сотни больных, и мы просто не знаем, что с ними делать.

— Да, эта мысль тоже пришла мне в голову.

— Ничего не поделаешь, ваше преосвященство, — сказал смотритель, — приходится мириться.

Этот разговор происходил в столовой нижнего этажа, имевшей форму галереи.

С минуту епископ хранил молчание.

— Сударь, — спросил он смотрителя больницы, — сколько кроватей могло бы, по-вашему, поместиться в одной этой комнате?

— В столовой вашего преосвященства? — с изумлением вскричал смотритель.

Епископ обводил комната взглядом и, казалось, мысленно производил какие-то измерения и расчеты.

— Здесь можно разместить не менее двадцати кроватей, — сказал он как бы про себя. — Послушайте, господин смотритель, вот что я хочу сказать, — продолжал он громче. — Тут, по-видимому, какая-то ошибка. Вас двадцать шесть человек, и вы ютитесь в пяти или шести маленьких комнатках. Нас же только трое, а места у нас хватит на шестьдесят человек. Повторяю, тут явная ошибка. Вы заняли мое жилище, а я ваше. Верните мне мой дом. Здесь же хозяева — вы.

На следующий день все двадцать шесть больных бедняков были переведены в епископский дворец, а епископ занял больничный домик.

За все время своего пребывания в Дине епископ Мириэль ничего не изменил в этой записи. Как видим, он называл ее сметой распределения своих домашних расходов.

Батистина приняла такое распределение средств с полнейшей покорностью. Для этой святой души епископ Диньский являлся одновременно и братом и пастырем; другом — по закону кровного родства и наставником — по закону церкви. Она любила его и благоговела перед ним, не мудрствуя лукаво. Когда он говорил, она слушала и не возражала, когда он действовал, она безоговорочно одобряла. Одна лишь служанка, Маглуар, тихонько ворчала. Как мы могли заметить, епископ оставил себе только тысячу ливров, что вместе с пенсией Батистины составляло полторы тысячи ливров в год. На эти-то полторы тысячи и жили две старушки и старик.

А когда в Динь приезжал какой-нибудь сельский священник, епископ ухитрялся еще благодаря строгой экономии Маглуар и умелому хозяйничанью Батистины угостить его хорошим обедом.

Однажды — это было месяца через три после его прибытия в Динь — он сказал:

— А все-таки я очень стеснен в средствах!