Том 4. Наша Маша. Из записных книжек

Что это? По-видимому, когда слушает рассказ, ставит себя на место героини. А когда сама рассказывает, героиня «объективируется». Впрочем, не уверен, что это именно так.

2 ГОДА И 11 МЕСЯЦЕВ

4.7.59.

Замысловатая штука — детская память. В прошлом году, здесь же, ходили мы с Машкой на озеро, кормили уток, и одна утка клюнула Машу в палец. Зимой, в городе, Машка не раз вспоминала эту историю. Мне думалось, что этот случай запомнится ей на всю жизнь. И вот приехали в Разлив, пришли на то самое место, где происходила баталия с утками, и — никаких следов, никаких ассоциаций. А вместе с тем в памяти история с утками сидит. Но это уже не «оригинал», а «второй оттиск».

. . . . .

Сегодня опять денек никудышный. Дождя, правда, нет, но — холодина, ветер, на небе — не облака, а что-то вроде грязного белья.

Машка сидит дома. Что-то она разлюбила за последнее время игры в одиночку. Все тянется к другим, ищет товарищей. Со мной любит играть. С детьми, по моим наблюдениям, меньше. Странно? Нет, не странно. С ней ведь надо умеючи играть. Надо все время составлять сценарий игры.

. . . . .

Кто-то сказал:

— Скоро Машенькин день рождения. Гости к ней придут. Игрушки принесут.

— А Дед Мороз придет?

— Нет, Дед Мороз только зимой может ходить, когда холодно, когда снег.

— А сейчас? Пусть сейчас придет. Игрушки пусть принесет.

— Сейчас он не может. Сейчас жарко. Сейчас он растает.

— Ничего, — сказала она, подумав. — Игрушки ведь не растают?

5.7.59.

Вчера мама купила Маше в булочной очень красивую булочку-утку, румяную, поджаристую, с глазками-изюминками. Маша ни за что не хотела ее есть (так же, как не хотела на днях мылиться мылом-слоником), навзрыд зарыдала, когда я, шутя, сунул в рот птичий клювик.

Вечером мы ходили с нею гулять. Возле булочной стояла с мамой толстая девочка, держала в руке точно такую же печеную птичку.

Маша сразу же на это заметила:

— Машина уточка! Смотри!..

И вдруг — о ужас! — толстая девочка сунула в рот птичью голову и — половины головы нет!

— Папа! Папа! Смотри! Девочка утку зарезала!

…А сегодня утром, когда папа после гимнастики растирал Машу махровым полотенцем, пришла мама, принесла злополучную уточку и стала играть с Машей.

— Открой ротик.

Маша открыла.

— Хап!

И мама сунула булочку в Машин рот. Машка автоматически сомкнула челюсти и — порядочный кусок птичьей головы остался у нее во рту. Не сразу она сообразила, что случилось. А когда увидела надкушенную утку и поняла, что жует она утиную голову, горькие слезы хлынули из ее глаз.

Мама не поняла, в чем дело. А я знал, я ждал этих слез.

Обещали вылечить уточку. Как вылечим? А уже придумали: купим такую точно, а эту — слопаем потихоньку.

. . . . .

Утром сегодня сидел за маленьким столиком, кормил Машку. Повернулся к Элико.

— Мать, — говорю, — передай нам, пожалуйста, сахар.

Машка нахмурилась, метнула на меня сердитый взгляд.

— Не мать!

— Да, да, — говорю. — Совершенно верно. Мамочка, передай нам, пожалуйста, сахар.

Минут через пять, забывшись, сказал по какому-то поводу:

— Эх, мать, мать!..

Но увидел осуждающий взгляд М. А. Пантелеевой и, поперхнувшись, быстро поправился:

— Эх, мамочка, мамочка!..

6.7.59.

Машка легла поздно — в одиннадцатом часу. Мы пили чай на веранде, а она лежала в кроватке в маминой комнатушке. Сперва лежала спокойно, что-то вполголоса бормотала, а потом стала кричать:

— Не вижу маму! Маму не вижу!

Пошел к ней, прилег на тахту, рассказывал сказки…

Не желает слушать сказки с печальным концом. Вмешивается в рассказ и на ходу перестраивает сюжет:

— Нет, Танечка в лес не пошла! Нет, медведь не пришел! Нет, мама вернулась! Нет, девочка никуда не уходила, девочка в садике сидела…

Эх, Машенька! Знаешь ли ты, что метод, на который ты толкаешь отца, давно и безоговорочно осужден. Он называется у ученых людей «теорией бесконфликтности».

. . . . .

А засыпает Машка (уже не первый раз) под такую «сказку»:

— Вот едем мы с Машей на машине. Ой, как качает! А за окошечком люди, козы, коровки, деревья бегут!.. А мы едем, едем, едем…

Она вспоминает поездку на машине, глазки ее слипаются, и очень скоро ее ручка, покоившаяся в моей руке, обмякает, кулачок разжимается, и через минуту я слышу легкое, нежное посапывание…

. . . . .

Сегодня утром говорю ей:

— Дай-ка я тебя поцелую.

— За что? — говорит.

— Ни за что. Просто я тебя люблю.

Вопрос ее меня поначалу удивил и даже огорчил. А потом я понял. Ведь ей частенько приходится слышать:

— Вот какая хорошая девочка — весь супик съела! Дай я тебя за это поцелую!..

8.7.59.

Папа вернулся вчера из города в седьмом часу вечера… Привез Маше книжек. Привез конфет и печенья. Машка так торопилась читать книжки, что не доела даже любимое свое миндальное печенье. Мама говорит, что это вышло у нее совсем «по-девчоночьи»: положила печенье, сказала «это я потом», побежала, вернулась, отщипнула еще кусочек и уже бесповоротно ринулась в папину комнату.