Том 4. Наша Маша. Из записных книжек

Зацепа. Тридцатилетний дядя с очень живым, умным и веселым «южным» лицом. Видать, из демобилизованных. В десантном бушлате, в шапке, на которой сохраняется еще след пятиконечной звезды. Поставил в самом бурном месте рыночного водоворота маленький раскидной столик и — торгует какими-то кубиками для точки бритв. Целый день толпится возле этого столика народ. И нельзя не залюбоваться и не заслушаться этим парнем. Зазывает он покупателей ненавязчиво, как бы походя, с юмором, не очень даже уговаривая и не слишком настойчиво убеждая, что товар его не липовый. Но при этом он проделывает удивительные вещи. Берет бритву, на глазах у всех весьма основательно тупит ее о камень, затем проводит лезвием по руке, доказывая, что бритва тупая. Не довольствуясь этим, снимает шапку с головы стоящего рядом двенадцатилетнего мальчишки-ремесленника и изо всех сил «бреет», то есть пробует брить рыжие лохмы испугавшегося до полусмерти паренька.

Затем берет «кубик», натирает им — ловко и изящно — кожаный ремень, который властно дает подержать тоже первому попавшемуся зрителю, и — точит в течение одной минуты бритву. Потом достает откуда-то светлую прядь женских волос, приставляет ее к бритве и — дует на волосы. Бритва буквально «одним дыханием» на лету прорезает основательной толщины прядку.

— Прошу желающих поторопиться. Было восемь вагонов, осталось восемь штук…

И покупают. Даже не покупают, а расхватывают.

— Врешь небось, — говорит какой-то колхозник с мешком, — а все-таки давай, уговорил.

— Не пожалеешь, хозяин. Не успеешь до дому дойти — борода сама падать начнет.

Не молчит ни минуты.

— Прошу, прошу, — говорит он, заворачивая волшебные кубики в бумагу, получая деньги и отсчитывая сдачу. — Придешь домой — за голову схватишься. В кармане пятьдесят рублей было, а купил одну штуку. Товарищ узнает, перестанет руку подавать: себе купил, а обо мне забыл.

— А где держать ее? — спрашивает кто-то.

— В любых условиях. Ничего не боится. Главное, чтоб не украли и не отняли. Завернуть прикажете?

И все это как бы не всерьез, играючи, с усмешкой и именно поэтому убедительно и — с пользой для коммерции.

А в двадцати шагах от него восседает в своем кожаном седле владелец автоматического тира и мрачно бубнит:

— Ну, что же вы не подходите? Подходите! Эй, пацаны!

. . . . .

— Лучше быть богатым и здоровым, чем бедным, но больным.

«Афоризм» Даниила Ивановича Хармса.

. . . . .

На Зацепе. Продавец «чистоля» укоряет покупателей:

— Мы семечки грызем, квас пьем, а целесообразную вещь купить не решаемся.

. . . . .

У Тынянова в «Кюхле»:

«Тетка Брейткопф, положа руки на стол и смотря величаво на Вильгельма, ломала голову…»

Вероятно, свою голову? И, вероятно, автор не собирался каламбурить. Но получилась все-таки загадка: каким образом тетка Брейткопф ломала свою голову, держа руки на столе и при этом величаво смотря на Вильгельма?!

. . . . .

Характерное для нынешнего Бунина и столь часто повторяемое им употребление двух (или даже больше) синонимов или близких, усиливающих один другой эпитетов, стоящих рядом и разделенных запятой, впервые использовано им еще в 1900 году в рассказе «Антоновские яблоки»:

«…на улице дребезжат извозчичьи экипажи, и с гулом, с грохотом катятся среди толпы тяжелые конки…»

Казалось, это — Бунин, и только Бунин, что нигде, ни у одного другого автора такого не встретишь… Вчера купил на развале третий том С. Т. Аксакова, которого не перечитывал с детства. Читаю «Очерк зимнего дня»:

«Воздух был сух, тонок, жгуч, пронзителен, и много хворало народу от жестоких простуд…»

«Красны, ясны и тихи стояли короткие зимние дни». И так далее.

Кто это? Разве не Бунин?

. . . . .

С. Я. по поводу Тимура:

— Надо ли сдабривать подвиг игрой?

. . . . .

— Где тут у вас ватерлянд?

. . . . .

Удивительно цельный был человек. Во всех графах анкеты писал: мет, нет, не был, не имею, не состоял. И действительно не состоял. А потом вдруг узнаём: замначальника городской полиции в оккупированном немцами Ольшанске.

. . . . .

Сосед по купе — старый путиловец:

— Наш завод под минометным огнем был. Если у будки с квасом человек десять — двенадцать соберутся — готово дело: огонь.

— Откуда же они знали — немцы?

— Ну, вы, как ленинградец, сами знаете: чужих глаз и ушей достаточно было. То пьяный мужик с баяном сидит, а в баяне — рация. То рыбку у Калинкина моста удит человек. Одним глазом на поплавок, а другим — что на мосту делается… Правда, на моей памяти ни один мост в Питере серьезно не пострадал. А били прицельно. И всегда по транспорту, и прежде всего по оборонному…

. . . . .

На том месте, где стоит дом, в котором я родился, в допетровские, шведско-финские времена была небольшая деревня Кемь. Фонтанка в те времена называлась Кемиякки. На картах петровских времен ее именовали Безымянный Ерик.

. . . . .

Екатерининский сквер. Мимо памятника Екатерине проходит супружеская пара средних лет.

Она:

Вон, смотри, у нее в руках… как это называется? Вымпел?

— Какой вымпел?!! Не вымпел, а скиптер.

— Ах, да, скиптер.

. . . . .

Сижу в поликлинике Стоматологического института. Санитарка или сестра:

— Вы к кому сидите?