Том 4. Наша Маша. Из записных книжек

И вдруг X с ужасом замечает, что он мысленно, по привычке, вычисляет в уме (он — артиллерист) угол возвышения, заряд и тому подобное.

Яхта или воз с сеном для него — уже только цель, мишень.

. . . . .

Эпиграф для «Кати»:

Под знаком равенства и братства
Здесь зрели темные дела…

А. Блок

. . . . .

Букинист жалуется:

— Наше время для книжного дела — не сезонное.

. . . . .

Херасков любил давать советы молодым стихотворцам. Прощаясь с ними, говорил, приподняв колпак:

— Чистите, ради бога, чистите, чистите! В этом вся сила. Чистите! О, чистите, как можно более чистите, сударь! Чистите, чистите, чистите!

(См. письмо Батюшкова к Гнедичу от 7 ноября 1811 г.)

Далеко не всё, конечно, но очень много в этом «чистите»!

. . . . .

— Возьми полотёнушко, утрись.

. . . . .

Е. В. Тарле ^*— похож на старого обрюзгшего Наполеона. Даже седые волосы его — наполеоновские: мягкие, слегка волнистые, падающие прядкой на лоб. И поза: Бонапарт обозревает, сидя на барабане, Москву… Поза ленивая. Каблуки на башмаках стоптаны.

. . . . .

Мать:

— Уймись, демоненок!

. . . . .

«Катя».

Иван Афанасьевич в хорошем настроении, чокаясь с дамой, говорил:

— Будьте толстенькая!

. . . . .

Когда А. Н. Толстой узнал об отмене «авторских» в кино (а только что вышел на экраны «Петр Первый»), он схватился за голову и воскликнул:

— Со времен отмены крепостного права род Толстых не терпел таких убытков!!.

. . . . .

Столовая на окраине П. Столы в густо запятнанных скатертях. На столах цветочные горшки в белой рогожке. Из горшков торчат какие-то палки. Цветами не пахнет.

. . . . .

Сказочный, русский, очень древний (еще скомороший) зачин:

— Ну, братцы, я вам скажу сказку. Слушать да не смеяться, а кто знает — не переговаривать! Кто будет переговаривать, тому буду по плюхе давать.

. . . . .

«Катя».

Вскоре после возвращения с Дальнего Востока. Ваня сидит в парикмахерской на Вознесенском, куафер подстригает его колючий ежик, на белоснежный балахон падают и складываются в причудливый орнамент коротенькие черные волосики, и Ване вспоминаются китайские и японские иероглифы на вывесках в Маньчжурии.

. . . . .

Известный адвокат Николай Васильевич Коммодов. Ему под шестьдесят лет. Маленького роста, очень широк в плечах, с солидным брюхом. Лицо неинтеллигентное, грубоватое и как будто даже глуповатое.

Седеющие волосы зачесаны гривой. Когда говорит, впечатление, будто пародирует какого-то известного адвоката. Очень веселый, любит пошутить и шутит тоже грубовато и так же грубо хохочет, когда шутят другие. Хитер, конечно. И умен. Говорит с интонациями провинциального актера. Без улыбки слушать его трудно.

. . . . .

Коммодов защищал когда-то известного убийцу, извозчика Комарова, убившего сорок человек.

— В камеру к нему я боялся заходить. Был такой случай, когда арестант кандалами убил следователя. Комаров представлял из себя широколицего мужика с совершенно деревянным лицом, широко расставленными и глубоко сидящими глазами. Меня все время занимал вопрос: чем дышит этот человек? Что он думает? Но, поверьте мне, это была полнейшая духовная анестезия. Я, помню, у него спросил: «Скажите, Комаров, как же вы это так — сорок человек? Неужели не жалко?» А он помолчал и говорит: «А тебе, Николай Васильич, когда ты мух давишь, — жалко?» А? Каково?! Это человек — про человека! Я у него спрашиваю: есть ли у него на свете что-нибудь дорогое, священное? Верит ли он во что-нибудь или в кого-нибудь? «Да, говорит. Верю. В ежа, который колется».

. . . . .

Тому же Коммодову пришлось когда-то защищать группу крестьян, убивших колдуна. Люди, которые убили этого человека, твердо верили, что он — колдун: скотину портит, воду заговаривает и так далее.

Защищая их, Коммодов напирал на то, что они — субъективно — не совершили убийства человека. Они убили — тварь, вредителя, злую силу. Виноваты в этом, дескать, темнота и отсталость, забитость русской деревни.

Присяжные оправдали убийц. После судебного заседания Коммодов разговорился с одним из них — благообразным, белоголовым стариком.

— Вот, — говорит, — братец мой, какая история. Что же это получается? Ведь могли бы вас и не оправдать. Темь у вас тут непроглядная.

— Э, брось, барин, — говорит старик. — Что темь — это ничего, а вот колдунов у нас много — это беда. Ну, да теперь мы их всех изведем — до последнего!

. . . . .

С утра почему-то не выходят из головы стихи Блока:

…И встретившись лицом с прохожим,
Ему бы в рожу наплевал,
Когда б желания того же
В его глазах не прочитал.