Том 4. Наша Маша. Из записных книжек

— Будьте любезны, понюхайте этот кусок мяса. Я не могу различать запахи — стара.

Девушка услужливо нагибается, но в эту минуту ее обрывает, набрасывается на нее накрашенная и расфуфыренная барыня:

— Даша! Не смейте! Это еще что!

И обращаясь к старухе в трауре:

— Что еще за новости! Нюхайте сами. Прошло ваше времечко — не при старом режиме чужих прислуг нюхать заставлять!..

. . . . .

Инженер карманной тяги.

. . . . .

Мать кричит из окна сыну:

— Лёвик, не бегай так!

— Почему?

— Скоро захочешь кушать.

. . . . .

— Ребята! Аэропуп летит!

. . . . .

— Бородка а ля Анри Катарр.

. . . . .

Когда мы в 1919 году приехали из Ярославской губернии в Мензелинск, первым делом отправились в коммунальную столовую. Там нам навалили полные миски гречневой каши. Ели, ели и не могли доесть. Изголодавшись за полтора года, мы уже хорошо знали цену такой вещи, как гречневая каша. Не доели — надо взять с собой. Но — как, в чем? Елена Ивановна, бывшая наша бонна, снимает с пятилетней Ляли панталончики, завязывает каждую штанину узелком и — кашу туда.

. . . . .

На лекциях студенты-медики заигрывают с курсистками. Перебрасываются шейными позвонками и скуловыми косточками.

. . . . .

Его усыпанное прыщами лицо напоминало те лица, которые изображают на журнальных объявлениях и на аптекарских плакатах с надписью: «До употребления».

. . . . .

Купил на толкучке «Полный словарь-толкователь иностранных слов» и учит их одно за другим.

Выражается так:

— Читал одну книжку. Ничего не понял. Какая-то невралгистика, мораль.

— Он был не в своем интеллекте.

. . . . .

Фамилия: Вселенный. Жена его — Аделаида Матвеевна Вселенная.

. . . . .

— Какие у тебя узкоколейные взгляды!..

. . . . .

Генеральша Соколова с февральской революции и до самой смерти не мыла рук. Объясняла знакомым:

— Вспомните, милая, Великую французскую революцию. Тогда аристократов узнавали по рукам. Белоручек отправляли на гильотину. Я не хочу, ма шер, на гильотину!..

. . . . .

— Как называется столица Соединенных Штатов? — спросили барышню.

Пожала плечами:

— Голливуд?

. . . . .

Он не закричал только потому, что был нем, как сорок тысяч кинематографов.

. . . . .

В дни юности нашей мамы за ней ухаживал некий юноша, сын крупного сенновского мясоторговца, Вася П. В письме к маме он написал:

«Ваше милое бытие не дает мне покоя».

. . . . .

Крепкое имя:

Варвара Романовна.

. . . . .

Рабфаковец, читая вслух Тургенева, всюду, где нужно было прочесть: «г. Кирсанов», произносил:

— Гражданин Кирсанов.

. . . . .

На рабфаке. Преподаватель говорит о Толстом:

— По Толстому бог в каждом из нас. Вот в этом товарище бог, и в этом товарище бог, и во мне бог.

. . . . .

Какими путями приходит в наше сердце радость? Неясны, загадочны эти пути.

В сумерках сидел у открытого окна, пробовал читать. Непонятная, глухая тоска душила меня.

Вдруг на улице бабий звонкий голос крикнул:

— Иван Ягорыч!

И стало вдруг радостно, легко, весело и светло на душе.

. . . . .

Дети прозвали большой граненый стакан: двухспальный стакан.

. . . . .

Детство запомнилось ему лишь одной-единственной фразой из давно забытой книжки:

«Эге, малыш, да ты на лыжах?!»

. . . . .

— Лицо, у него бэж-цвет.

. . . . .

Рыночная поговорка:

— Цена не стена, ее подвинуть можно. Нынче и стены двигают.

. . . . .

Прелестная испанская поговорка:

— Кое-кто может сказать о себе — я был храбр, но никто — я храбр.

. . . . .

Колька Маргарита в разговоре с барышнями — на каждом шагу:

— Разговор исчерёпан.

. . . . .

У отца был товарищ — офицер, который признался ему, что носит всегда два кошелька: один, с деньгами, для себя и другой, пустой, для друзей, которые могут попросить в долг. Отец перестал здороваться с этим Ш.

. . . . .

Одесса.

В Дитячому мiстечку (детском городке) имени III Интернационала. Иду по Тополевой улице. Слышу за забором:

— Хлопци! Хлопци! Письменник иде!

. . . . .

— Дядя, правда, что у вас в Ленинграде только два раза в пятидневку бывает солнце?

. . . . .

Вечером девочки в обнимку гуляют по аллее.

. . . . .

— Ша! Зашейте рты!

. . . . .

И здесь идет дождь. И здесь ребята прыгают и кричат:

Дождик, дождик, перестань…

Это заклинание путешествует по всей России. Но в каждом новом месте ребята заканчивают его по-своему. В раннем детстве, где-нибудь в Петергофе или в Островках, мы кричали:

Дождик, дождик, перестань,
Я поеду в Иордань!

В Мензелинске ехали, помнится, уже «во Казань».

Одесские ребята громче других кричат:

Дождик, дождик, перестань,
Я поеду на Фонтан.

. . . . .

На Ришельевской парикмахерская «ДВА БРАТА». Где-то на другой улице другая «перукарня»:

«БАСТИЛИЯ»

Очень симпатичная традиция.

. . . . .

Поезд «Батум — Тифлис» отходит в девятом часу вечера. В сумерках проплывают низенькие станционные постройки, пестрый батумский базар, низкорослый, одноэтажный и двухэтажный, город. Милый город с его субтропической флорой, с пальмами, кипарисами, с запахами моря, угля, кофе, пеньки, машинного масла, — город, скорее, какой-то южно-американский, чем черноморский. Не хватает только королей и капусты.

. . . . .