Том 4. Маски

— весь вечер, как пес ожадевший, кидалась под дамские перья, разглядывая телеса, а не лица, — она; и теперь затащила к пустому, серебряно-белому столику — не волоса, — бело-желтую дымку, не платьице розовое, — свет-лоносный туман, под которым, как голенькая. —

— еще бледная девочка, — синими глазками засиротев, точно жаворонок, подняла тихий щебет.

А издали —

— бас —

— в тяпки аплодисментов на весь ресторан произнес величаво:

— Григорий Распутин — убит!

И Леоночке — дурно: вино, — вероятно.

Под пырснью

Ржавые, карие, серо-седые дома; шоколадные, бурые, желтые, синие домики: этот — в гирляндах, а тот — в факе-лочках; забор; особняк: полинялые ставни, подъездные выступы, гермы, литые щиты на решетке; труба выдыхает мгновенно растерзанный дым:

— рахх —

— ррассс-пуууу —

— тица!

Синеголовая церковка: изгородь белого камня, лампадка пунцовая.

Цветоубийственно лица пылают — у шапок, манджурок, папах и платков: все — седые!

Вот трое идут —

— в армяке, в зипуне, в полушубке, в откидку, в раскачку, в размах, —

— там, где в белом кружении светы прорезались: три беспокойные тени заширились; спереди — бисерной пеной вскипели ворота, откуда под юрками — в юрк мальчуган; сзади — билось о вывеску снежное облако.

Свертом: —

— и —

— вывесок пестрая лента бамбанит; туск-леет в воротах пятнадцатый номер; и — миломехавка бежит; и — визжат в отдаленьи трамваи в блеск выпыхов у запертых магазинов, где вспыхивают — губы, серьги, перо, лицеист, пробегающий в ревы моторов, оплескиваемых из тускли лазоревым и фиолетовым светом: «Кино»!

Поворот; —

— и —

— зашамкала с Ваньки сутулая шуба над шарком полозьев под семиэтажною глыбой, к которой домишки приклеились, точно старушки на паперти, где снего-виной покрыт тротуар; одинокий, протоптанный только что след слононогого сходит в покатый каток, по которому лиловолицая бабища, ярко желтея платком, с визгами катится: под ноги.

И безголовый проходит мешок на спине под заборами — у взроицы, вывертов и коловертов, которыми четко остреют загривины в чистом, нетоптаном снеге; на дворике влеплена бочка в сугроб; за него человечек испуганно юркает; очерком темносуконных домов мрачновато тусклит надзаборье; там —

— крыльями машут и стаями

пляшут —

— порхать, свиристеть,

стрекотать, — как стрижи, как щуры, как чижи, —

— и перепырскивая под пальметтой, фронтончика розово-карего и нападая на крылья шинельные.

И прогорланило:

— Где… тут?…

Забор осклабляется зубьями; дерево бросилось сучьями перед нахмуром оливково-темных колонн; на серизовом доме сереют серебряно пятна луны; серый дом — зеленеет, а желтый — бледнеет; и кто-то в кофейного цвета мехах, от которых остались лишь снежные гущи, бежит, сквозь охлопковый снег: снег — вертяит, визжит, вырывается, прй-зорочит!

И мерещится, точно отламывает от Москвы за кварталом квартал, растираемый в пырсни, взметенные свистом и блеском в сплошной — перешурш, перегуд, перем-бам!

Точно взапуск пурговичи бесятся!

Домик фисташковых колеров: снежные вазы повисли над окнами; мимо спешит белоперая: красные волосы в инее — белые.

Снежною тенью огромная масса, которая издали виделась белою, — бросилась из-за угла с оглушительным грохотом.

И все — уносится.

Ботик, усы; нос — лилов.

Сереберни струят по стене, по забору; и тихая баба в зеленом платке спину гнет: ветер душит, врываяся в рот; кисея с кисеи под ногами снимается: фосфорный фейерверк нитей серебряных.

Голос несется по воздуху, — незабываемый: веер открылся из кружев над домиком. Нет его. Нет и метели; и месяц упал: синероды открытые: сине-зеленая звездочка —

— красненьким вспыхом, зеленьким вспыхом —

— мигает.

И как мелкогранные серьги, слезящийся выблеск заборов; на стеклах алмазится молния.

Пырень!

Глава седьмая Сердца волнует

Снег, как цвет миндалей

Серафима Сергевна в ушастенькой шапке и в шубке с коричневым мехом упрятала в муфту лицо — защититься от блесков: и лед — сверкунец; и жестянка — звездянка: и —

— ах!

— «Бриллиантистей всех бриллиантов!»

Двуглазкой ловила блестинки снежинок; профессор в медвежьей, заплатанной шубе, засунувши варежки под рукава и подняв рукава под лицо, шел неровной походкой из инеев.

Мягкими метами бледный фонтан за фонтаном под бледное небо взлетевши, стал инеем; роща березовая появилась из света сапфирового, точно кружево: снилась.

И веялись иней в синие тени.

И — замерли: великолепное блестение серого камня из дряни заборной.

И блески сблисталися.

— Дас-с!

Глаз, как быстрый маяк, из-за века открыл на нее; и понесся из тени: на блески.

— Я сделал открытие!

И — глаз: погас.

— Вы?

И беличье что-то в ней дернулось:

— Где и когда?

Он надулся усами и ей не ответил.

Она закусила свой ротик; и стало ей горько: зачем он таится: