Том 4. Лунные муравьи

Гущин. Да, очень может быть… Но я не вижу, какое это имеет отношение… к делу, по которому я пришел…

Арсений Ильич. Если вам угодно… Я могу вам дать справки по интересующему вас вопросу… Пройдемте ко мне в кабинет. (Уходят.)

Явление двенадцатое

Бланк, Коген, Борис, Наталья Петровна. Бланк. Типик.

Коген. Это, наверное, из мистических анархистов.

Бланк. Что еще за чепуха?

Наталья Петровна. Пойдемте, господа, в столовую.

Коген. Вы, дорогой товарищ, отстали. Новейших течений не знаете. (Берет Бланка под руку, уходят в столовую.)

Явление тринадцатое

Наталья Петровна, Борис

Наталья Петровна. Боря, ты идешь? Чай готов. (Уходит).

Борис(вслед). Я сейчас.

Явление четырнадцатое

Борис один. Темнеет. Борис садится к камину. Молчит и смотрит в огонь. В столовую двери заперты. Тихо возвращается Наталья Петровна.

Явление пятнадцатое

Борис, Наталья Петровна.

Борис. Что Соня? Можно к ней пройти? Она за мной посылала сегодня.

Наталья Петровна(садится около него). Боречка, мне страшно. Ты прости, ты ведь знаешь, как ты мне дорог… Сама не пойму, чего боюсь, за кого боюсь, а боюсь. Соня темная, и ты темный, и все вы вместе разговариваете, а после разговоров еще темней. Не понимаю я, то делается, а чувствую – страшное… Ты бы сказал мне…

Борис. Да что же я вам скажу, тетя?

Наталья Петровна. Может быть, вас мучает… Ну, может быть, Соню Бланк тяготит? Может быть, она поняла, что не его, а тебя любит, и любила, как ты ее любишь? Ведь ты любишь?

Борис(помолчав). Нет, тетя. Не люблю.

Наталья Петровна. Ты это правду говоришь? (Глядит на него.) Да, вижу, вижу, правду…

Борис. И она меня не любит. Никого мы с ней не любим.

Пауза.

Наталья Петровна. Вот оно, страшное-то. Это самое страшное-то и есть: никого никто не любит.

Борис. Да как же быть, тетя, если нет любви? Ведь ее не купишь, не заработаешь. И чем нам с Соней любить? Ни друг друга, ни еще кого-нибудь – нечем нам любить. У меня душа, точно монета истертая – тоненькая-претоненькая. Вот Бланк – он не истертая монета. Он, может, и любит. И Соню любит, и себя любит, все человечество любит.

Наталья Петровна. Да ведь жизни нет в тебе, если любви нет.

Борис. Может быть, и нет жизни.

Наталья Петровна(вставая). Боря! Если так – умоляю тебя, прошу тебя, в память отца твоего прошу… не говори с Соней, не ходи к ней теперь, оставь ее лучше одну. Подожди. Это у тебя пройдет, я верю, и у нее пройдет. Это бывает – и проходит. Вы измучены оба. Вы отдохнете, забудете… Мы, старые, крепче вашего были. То ли еще переживали. Душа-то, Боря… ведь в душе-то стержень железный.

Борис. Нету железного стержня в душе.

Наталья Петровна. Все пройдет, Боря, родной ты мой, все проходит…

Борис. Вот и мы с Соней… Пройдем…

Наталья Петровна. Живы живые, живы, живы…

Борис. Не мучьте меня. (Тише.) И простите. А с Соней я не говорю так, не бойтесь. Ну, разве я… с ней так говорю?

Наталья Петровна. Боря, я одна только тебя и понимаю. Знать не знаю ничего, а вот понимаю. Любовью понимаю, должно быть. Слепая у меня, малая любовь, бессильна я помочь тебе, а все чувствую, и страшно. Это ты прости меня, мальчик мой дорогой, что я хотела, чтобы Соню ты оставил. Верю, души у вас живые, сами вы только этого не знаете. Боря, ведь что ж делать-то? Ведь жить-то как-нибудь надо…

Соня вошла незаметно.

Явление шестнадцатое

Наталья Петровна, Борис, Соня.

Соня(улыбаясь). Надо? Жить надо? Я и не знала, Боря, что ты уже здесь. Мамочка, какое у вас лицо! Поспорили вы с Борей, что ли? О чем?

Наталья Петровна. Нет… Так. (Помолчав.) Вот, о тебе говорили. Что ты будто никого не любишь.

Соня. Я? Отчего не люблю? А может быть, и не люблю… Да что это, непременно сейчас же высокие слова: любовь, любить… Дело делать, вот главное. А где Иосиф Иосифович?

Борис. Он, кажется, в столовой.

Соня заглядывает поверх занавески в стеклянную дверь столовой.

Соня. У, да там целое общество. Отлично, пусть их, папу развлекут. Он совсем закис. А тут еще мы с Иосифом уезжаем. Ну да ненадолго. Глядишь – и опять вместе будем. Опять вместе. Все проходит, правда, мамочка? Вы любите это говорить.

Борис. Да, все проходит.