Том 4. Богомолье

К Крымскому мосту нас везет в лубочных саночках «Смола», старая рабочая лошадка, а не выездная, как «Кривая» наша. Хотели ее недавно к коновалу вести, под нож, но мы с Горкиным отпросили папашеньку погодить: Господь даст, может, и сама протянет ноги, без коновала. Денис на реке, сидит у пролуби на коленках, ершей на «кобылку» ловит, – от моста еще приметили. Горкин сказал сердито: «нашел время! а плоты кто-то за него обколет… намылю ему голову сейчас». Съезжаем к его сторонке, и Горкин начинает бранить Дениса: «разбойник эдакой, голова садовая… держи таких работничков! да тебя, такого, не плоты стеречь… самого-то с плотами унесет». – «Наплевать, пускай унесет! – говорит Денис и трясет серебряной сережкой, – сережка у него в ухе, солдатам так полагается, – пьяница я, туда и дорога, конторщика за меня возьмете!» Совсем несуразный человек. А золотые руки, когда возьмется, так и горит работа. При нас взялся, – половину плотов ото льда обколол, – живой огонь. Горкин сказал мне: «наша Маша дуреха, такого мужа поискать надо… ломается чего-то, человека губит… а что я, не вижу… сама скучает…» Я стал спрашивать, почему скучает, а он мне – «не встревайся, всё равно не поймешь».

На реке ветрено, Горкину, в армячке на зайце, – и то зябко. Денис ставит нам самоварчик, – такой у него, зеленый, на трех ножках, под четвертую щепочку кладет, – и показывает на розовую красавицу, приклеена у него к окошку, с мыла обертку наклеил: «на крестницу вашу, Михал Панкратыч, похожа маленько… из уважения посадил». Это про Машу он, она крестница Горкина. – «Ты из уважения лучше за портомойкой гляди да по стаканчикам не звони!» – говорит Горкин. – «Покушайте пирожка, Михал Панкратыч…» – говорит ласково Денис и ставит перед нами… пирог с морковью! Откуда у него пирог?! Горкин спрашивает, на знак чего в посту у него пирог, и кто ему преподнес. Денис сам удивляется, – «не знаю, прихожу давеча с реки… – пирог на столе стоит! тут я и вспомнил, что именинник нонче, а кто мне пирог испек – знать не знаю». Горкин только рукой махнул: «сказывай кому другому… зубы с бабами полощешь на портомойке, делом бы лучше занялся». И я вспоминаю, что видел сегодня у Марьюшки на кухне пирог с морковью, и Маша чего-то вертелась тут, – а пирога нам не подавали. Шепчу Горкину, а он опять – «не в свое дело не встревайся». Пирог ужасно вкусный, Денис всё угощает нас, но Горкин даже отодвинул пирог, не хочет. – «Не на именины приехали… и не ем с морковью, убери свой пирог». Правда, он никогда не ест пирогов с морковью. И чай не стал допивать, поднялся. – «Расстроил ты меня, Дениска!» – даже кричать стал. – «Мне эти пироги… грехи с вами!» Расстроился и расстроился. Заспешил, с Денисом даже не попрощался.

Выбрались мы на мостовую с огородов, подъехали к мосту, Горкин и говорит: «ты уж не серчай, чайку тебе всласть попить не дал и пирожка в охотку поесть… – а я два куска съел, успел, – да и домой нам пора, и Дениска меня расстроил». И показывает на дикую будку, у въезда на мост, где будочник живет: «видишь, будка… это новая, а годов пятнадцать тому другая тут была, только ее сожгли… там мы с Василь-Василичем пирога досыта наелись, с морковью с этой… больше не ем с морковью». – «Объелся, да?» – спрашиваю его. Он так и не ответил. Доехали молча, без удовольствия. Я на него обиделся, и не попрощался, и к нему в мастерскую не зашел, в его каморочку.

Вечерком он пришел в кабинет к отцу докладывать, как и что, и всё говорит невесело. Отец даже сказал: «чего ты такой, нездоровится?» Пошел я его проводить до кухни, жалко его мне стало, он и говорит: «ты на меня серчаешь и в каморочку не зашел… ты не серчай». И мы поцеловались. – «Хочешь, – говорю, – зайду к тебе в каморочку?» – А мне очень к нему хотелось. – «Ну, зайди… я уж все тебе расскажу, всё равно я расстроился, будет полегче, может… про синенькую лампадочку расскажу». Я запрыгал, а он и говорит: «не прыгай, веселого тут нет… думаю, надо тебе сказать, а то помру, кто тебе скажет!»

Пришли в каморочку. Теплится синяя лампадка, невесело так горит, совсем темное стеклышко. Вот он и стал рассказывать.