Том 4

— Здеся, — ответил голос, и из темноты показался коренастый пожилой длиннобородый мужик в кожаном фартуке, с масляным светильником.

Перед домной был вкопан в землю большой глубокий дубовый чан, наполненный формовочной землей для отлива пушки.

Христиан Иванович обошел вокруг чана и осмотрел желоба и ямки, вдавленные в темной земле.

— Что здесь такое? — спросил Касьян соседа.

— Подожди, увидишь. Только отсюда с места не сходи.

Горновой подвесил светильник на крюк в стене и, закрывая лицо рукавом, открыл оконце в каменной кладке домны. Оттуда вырвался горячий вихрь, но горновой просунул длинную железную ложку, зачерпнул серую массу и вылил в ведро с водой, окутавшееся клубами пара.

Христиан Иванович подошел к ведру. Горновой вынул кусок серой массы и подал ее немцу. Тот посмотрел, сломал кусок пополам и оглядел место излома.

— Готово на выпуск! — крикнул он.

— На выпуск! — громко прозвучал голос горнового.

— На выпуск готовься! — раздались голоса, и в темноте задвигались тени.

— Бей летку! — крикнул немец.

Горновой железным ломом начал осторожно пробивать нижнюю стенку домны. Отверстие там было замазано огнеупорной глиной, которая, затвердев, сдерживала расплавленный чугун.

Одно место в летке начало светиться все сильнее, и светло-оранжевые блики засияли кругом на столбах, дубовых скрепах и безмолвно стоящих рабочих.

Яркая струя жидкого тяжелого пламени поплыла из летки в желоб и оттуда в глубокий дубовый чан. Старичок-немец, нагнувшись над чаном, внимательно вглядывался, подняв одну руку.

— Хальт! — крикнул он, махнув рукой. — Отводи!

Рабочий загородил желоб металлической лопаткой, и светящееся тесто чугуна повернуло и поплыло в сторону по узким канавкам, где стало разливаться по мелким формам, ровными рядами выдавленным в формовочной земле.

Рабочий сказал Касьяну:

— В этом чане отлита теперь пушка, а в тех канавках ядра пушечные. Двести ядер отольются зараз. Видишь, векша[115] над чаном. Завтра пушка остынет: ее цепями подымут на векшу, переложат на телегу и отвезут на другую плотину. Там вертельня о шести станках для сверления пушки и два точила для обтачивания стволов. Эх, и пушечка будет, только бы ее направить против кого след!

— Против кого же? — спросил вполголоса Касьян.

Но рабочий отвернулся, будто не слышал Касьяна.

7. ЛОВУШКА

Когда поток расплавленного чугуна остановился и каленые ядра были залиты водой, старичок-немец отпустил Касьяна, приказав ему, чтобы утром с рассветом он явился работать на верхушку домны.

Один рабочий проводил Касьяна до съезжей избы. Сторож с колотушкой ходил около запертых ворот.

— Твои сродственники в сарае, близ сеновала. Я уже говорил им, что ты, верно, убег. От немца Христьяна один даже в домну прыгнуть захотел. Насилу его сдержали и на цепь посадили.

Сторож отпер большим ключом, висевшим у него на поясе, дубовые ворота, впустил Касьяна и запер ворота снова.

Касьян нашел деда и Наумку под навесом. Невдалеке стоял Гнедко, привязанный к телеге. Дарья с Аленкой спали. Наумка и дед внимательно выслушали рассказ Касьяна.

— Нам уже сказали, что тебя немец в учебу взял, — заметил Наумка. — Только он тебя учить не станет, а силы твои высосет, и ты такой же станешь, как этот Федька, хворый.

— Грех да беда на ком не живет, — сказал дед. — А тот дурак, кто от беды добра ждет.

— Здесь нам какое житье, — говорил Наумка. — Меня ужо хотят послать в Дедиловские провалища руду копать. А руда там в земле, в ямах, сажен по пятнадцать и двадцать глубиной. Надо врыться вглубь, как в колодец, пока дойдешь до слоя руды, а тогда надо копать в сторону и идти дудкой за рудой. В одной яме бывает по четыре человека ровщиков за круговой порукой, чтобы кто не сбежал. А кто сбежит, других троих порют. Из одной ямы надо вытаскивать по одному возу руды в день на человека. Всего четыре воза. А в ямах всегда роют с огнем — светят лучину. За воз платят ровщикам по два алтына, а воз двадцать пять пудов. Но прежде еще надо руду очистить — в рудных комьях бывает и земля, и мусор, и камень всякий. И все это надо очищать от руды.

Дед шептал:

— Что ж ты, Наумко, обещал на Волгу провести?

— Да я разве отрекаюсь? — вскричал Наумка. — То я и говорю, что стояньем крепости не возьмешь. И прежде всего пойдем в Тулу. Она близко — пятнадцать верст. К утру там будем и прямо в Кузнечную слободу махнем. Там самопальщики судьям неподневольны, живут своим кошем и своим промыслом. Пойдем в работники к старосте Еремею Баташову или другим самопальщикам — Мосолову, Орехову или Антуфьеву, — все они как бояре живут, никто их не тронет, и нас они защитят.

— Как же нам отсюда выбраться?

— Эх, дед, стар, видно, ты стал. Я из каменного острога уходил, а из этой съезжей избы не я один уйду, а и с Гнедком и с телегой — сена воз наберу и тебя сверху посажу.

Обсуждения были недолги. Пока дед и Дарья запрягали коня и накладывали сено, Касьян и Наумка подрыли лаз под ворота и оба вылезли. Касьян ждал, а Наумка бесшумно пошел вдоль забора. Сторож с колотушкой был далеко. Глухо доносилась дробь ударов палкой о чугунную доску.