Том 4

Едва справились новгородцы со шведами, как узнали о новой, еще более грозной опасности: немецкие рыцари-меченосцы напали на пограничную русскую крепость Изборск, захватили ее и подошли к Пскову, но сразу взять его не могли, задержанные крепкими, высокими стенами. И только вследствие измены посадника Твердилы Иванковича и кучки бояр немцам удалось проникнуть в детинец, но половина Пскова еще не покорилась.

Рыцари продолжали всюду сооружать укрепления и заставы, приближаясь к Новгороду.

Александр спешил их уничтожить. В первую очередь он направил свою дружину на одно из сильнейших и наиболее угрожающих укреплений врага — на захваченную немцами крепость Копорье. Он взял ее стремительным натиском и разрушил. Захваченных в плен немцев он частью отпустил на волю. Имея в виду, что в немецких руках находится много русских заложников, главным образом детей, он другую часть немцев отправил в Новгород. Что же касается переветников, изменников родины, то с ними Александр расправился беспощадно: не разбирая, русский или чудинец, он приказывал отрезать им носы и вешать на городских стенах.

Александр продолжал собирать войско и требовал новых подкреплений. Учитывая, что одним новгородцам не устоять под напором очень сильного врага, он обратился за помощью к отцу, и великий князь Ярослав немедленно отправил к Александру своего второго сына, Андрея, как говорит летопись, «во множестве дружины».

Псковичи запросили подмоги

В Новгород, на княжий двор, один за другим стали прибывать гонцы, спешно посланные из Пскова и Гдова. Им сторожа говорили:

— Для ча вы на княжьем дворе коней ставите? Мало вам в Новгороде постоялых дворов? Там примают заезжий люд, идите туда!

— Мы же не именитые бояре, чтобы на постоялых дворах мошной трясти. Вести дошли и до нас, что князь Олександр дюже хлебосольный: ежели с просьбой какой челобитьем кто к нему придет, он его выслушает и брагой уважит, да еще и сенца из своей конюшни взять позволит, коня подкормить. Не к посаднику же или тысяцкому нам идти!

А вести приходили всё тревожнее, одна другой смутнее. Наконец прискакала вдова бывшего посадника во Пскове, принявшая монашеский сан, почтенная мать Ираклея. Она для скорости ехала не в возке, а верхом на чубаром длинногривом коне с отвислой нижней губой. Мать Ираклея была в мужских сапогах и в широких, добротного сукна шароварах, занятых для трудной поездки у отца дьякона. А длинную свою мантию она подобрала, заправила в шаровары и прихватила кожаным поясом.

Мать Ираклея так закоченела в пути, что слуги Александра осторожно сняли ее с коня и поставили на крыльцо, и там долго она стояла, не в силах двинуть ни рукой, ни ногой, едва шевеля онемевшими губами. Наконец она пришла в себя. Сам князь Александр вышел к ней на крыльцо и под руку повел в гридницу, где усадил в отцовское мягкое кресло возле изразцовой печки, а сам до поры удалился в свои покои.

Когда же мать Ираклея с помощью прибежавших девушек и княгини Брячиславны привела в порядок свое одеяние, переоблачилась в мантию и клобук, Александр вернулся. Тут мать Ираклея стала говорить без умолку. Из того, что она поведала князю, и половины было бы достаточно, чтобы привести каждого русского в отчаяние или ярость. Александр внимал молча, лицо же его все более темнело и становилось печальным.

Наконец, отогревшись, мать Ираклея заснула, опустив голову на грудь. Князь тихо встал и прошел в соседнюю светлицу. Там он приказал сейчас же позвать Гаврилу Олексича и нового десятника — Кузьму Шолоха. Оба вскоре явились. Они застали Александра возле печи. Он грел руки у огня. Через раскрытую дверцу пламя бросало багровый отблеск на лицо Александра. Глаза его сверкали гневом.

— Садитесь поближе и слушайте. Из Пскова вести опять пришли недобрые. Наш молодший брат, пригород Псков, от нас отложился. Посадник Твердила Иванкович вокруг города охрану поставил не от немцев, а чтобы к нам гонцов не допустить. Все же, пробравшись через огороды, к нам прискакала монахиня Ираклея, вдова бывшего посадника, — вот рядом в горнице задремала, умаявшись после трудного пути. Она плакалась, что немцы обступили Псков и пригрозили всех вырезать. Некоторые бояре, сторонники Твердилы, думали мирком да ладком ублажить врагов немилостивых. Они открыли ворота и с хлебом-солью встретили иноверцев. А те вошли, заняли детинец, по ближним погостам[65] тиунов своих — фохтов — поставили. Для большей верности, чтобы Псков держать в своих когтях, немцы забрали десятка три сыновей у именитых бояр и отослали этих сосунков к себе в Ригу, чтобы в своем гнезде приучить их к немецким обычаям и латинской вере. Ведь эти ребята для нас будут потеряны, ежели сейчас не вернутся в Русскую землю.

— Не иначе что будет так! — сказал Олексич.

— Сплоховали псковичи! Без боя такую неодолимую крепость отдали! — вздохнул Александр. — Прочная твердыня. Год целый, а то и три могли бы псковичи держаться, а тем временем новгородцы с ладожанами, ижорцами, копорцами и другими призванными воинами в большой силе подошли бы и немцев отшибли.