Том 4

Епископ, один, без свиты, путаясь в длинном шелковом одеянии своем, накинутом на полушубок, бежал к лесу. Метель, что зачиналась с утра, теперь уже просторно вилась по затихшему озеру. К опушке леса, мигая огоньками глаз, сходились волки. Твердило вылез из проруби мокрый, обледеневший, борода в сосульках, снял полушубок и шапку с мертвого новгородца и побежал, пополз, примерзая… Монахи, спеша за епископом, отбивались крестами от топора Пелгусия. На кровавом льду озера остались ползущие раненые да неподвижные тела убитых. Воронье кружилось над ледовым побоищем. Где-то далеко, во мгле, трубили рожки, звучали бубны да голосила чудь.

Скрипели новгородские обозы.

— Мало, черти, веревок взяли! — кричала псковитянка. — Вязать нечем!

Новгородские девушки клали раненых и убитых в сани.

…Бой кончен. Кривая, монгольского облика, луна всходит над озером. Кругом тела. Отовсюду слышен шорох жизни. Тут каркают, дерясь, вороны, там глухо стонет кто-то, там ноет в беспамятстве. Движутся по полю огни. Жены и матери ищут своих…

Сбрасывая с себя двух мертвых немцев, встает на колени Буслай и оглядывает вокруг поле русской славы. Невдалеке, раскинувшись свободно, лежит неподвижный Гаврило Олексич. Кто-то идет, спотыкаясь о тела павших. Это воеводиха-пековитянка! Волосы ее распустились, голова в крови. Она несет на руках тело Саввы.

— Будь судьей-матерью! — кланяясь до земли, говорит ей Буслай. — Спор был промеж мною и Гаврилой на храбрость. Дойдешь до городу, скажи, передай: кто жив — тому венец, а на мертвого сраму не возводить.

— Скажу, Василий, — строго говорит псковитянка.

Тут падает Буслай без сознания.

…И Гаврило Олексич открывает глаза. Блестит под луной озеро. Блестят, мерцают шлемы и кольчуги павших.

Мимо бредет, опираясь, как на костыли, на два латинских креста, монах Пелгусий.

— Отпусти умереть, отец, прими исповедь, — говорит Гаврило.

— Все ныне святы. Нынче ни у кого греха нет, — отвечает Пелгусий.

— Спор был промеж мной и Буслаем на храбрость. Скажи, Буслай первым вышел. Ему жить — ему и славу носить, — говорит Гаврило.

— Коли жив дойду, так скажу, — отвечает Пелгусий.

Темно, совсем темно на льду. Луну все время обнимают тучи, и, отбиваясь от них, она почти не светит, — горит, не освещая ничего. Женщины ходят между ранеными.

Вдалеке поднимаются зарева. Каркают объевшиеся вороны. Взвывают волки. И тихо, как визг полозьев, где- то издали начинается одинокая женская песня. Она отпевает павших богатырей:

Не богатством славны мы, не родом.
Славны мужеством — и так тому и быть.
Не ходи за светлого, не ходи за темного,
А люби хороброго, спаси его Христос!

Это — Ольга, она идет с фонарем, оглядывает мертвых, ищет павших женихов.

На женскую песню откликается поле мертвых.

— Настасья! — кричит кто-то издалека-издалека.

— Ярослава!.. Сестра родима!.. — доносится с другой стороны.

— Мария!.. Изяслава!..

Открывают глаза и Буслай с Гаврилой. Буслай подползает к товарищу:

— Жив, Олексич?

— Жив, Вася.

— Чуешь, чей голос нас ищет?

Тут Ольга подходит к богатырям. Становится на колени. Гаврило Олексич говорит ей:

— Дрались мы, Ольга Ярославна, плечо о плечо, воевали немца крепко, с усердием…

Буслай перебивает его:

— Не видать мне тебя, как Урал-горы. Поклонись Олексичу, ему перво место в бою, ему и твоя рука.

— Нет, не быть мне живу, не править свадьбы, — отвечает Гаврило.

— Трех коней стрелили, два меча потерял, кольчужка в спину врублена… говорит Буслай.

— Не быть мне живу, не править свадьбы! — повторяет Гаврило, и в Буслае подымается зверь.

— Кому говорю? — кричит он. — Бери, Ольга, его. Слышишь? — И так как она молчит, он с яростью встает на ноги и поднимает обмякшее тело Гаврилы и, обняв, тащит его, но вскорости падает сам. Тогда, тяжело дыша, Гаврило Олексич подымает Буслая — и долго так идут они, меняясь, — и Ольга сама не знает, кого оставит ей жизнь.

14

Звонят в Новгороде во всех церквах. Шумит народ на улицах. Идут с иконами и с хоругвями архиереи с певчими, бегут люди, дети, иностранные купцы волнуются у своих лавок.

В город въезжают сани с телами погибших в бою. За ними князь Невский. Он в простом кафтане, в короткой старенькой шубке. Рядом с его конем шагают пленные рыцари, закованные в железо. За ними идут сани, в которые запряжена тройка: коренным — Твердило, пристяжными — латинский монах и рыцарь. На их шеях бубенцы. Санями правит псковская девушка.

Далее следует дружина Невского. Перевязанный тряпьем, поддерживаемый псковской воеводихой, едва сидит на коне Пелгусий. На носилках несут Игната-оружейника, переяславльского пятисотенного Никиту — это храбрейшие герои сечи.

За дружиной и новгородскими полками шагают пленные, тянутся сани с боевыми трофеями. В конце колонны идет перешедшая на сторону Новгорода чудь, которую народ приветствует.

Дружина поет:

Вставайте, люди русские!..

Купцы бросают под коня Александра куски бархата. Поют, волнуются нищие. Кричат иностранцы:

— Виват, Александр!