Том 4

Уже достославное освобождение из когтей австрийского орла не выдерживает пристального рассмотрения при свете дня. Австрийский дом показал себя прогрессивным один только раз на протяжении всей своей истории. Это было в начале его карьеры, когда он выступал в союзе с мещанством городов против дворянства и пытался основать немецкую монархию. Он был прогрессивным в высшей степени по-мещански, но все же прогрессивным. И кто же оказал ему тогда наиболее решительное сопротивление? Жители старых швейцарских кантонов. Их борьба против Австрии, достославная клятва на Грютли[177], геройский выстрел Телля, навеки достопамятная победа при Моргартене — все это было борьбой упрямых пастухов против напора исторического развития, борьбой косных, застывших местных интересов против интересов всей нации, борьбой невежества против образованности, варварства против цивилизации. Пастухи одержали победу над тогдашней цивилизацией, и в наказание за это они были отрезаны от всей последующей цивилизации.

Мало того. Эти дюжие, упрямые альпийские пастухи были вскоре наказаны еще совсем другим образом. Они освободились от господства австрийского дворянства, чтобы попасть под иго цюрихских, люцернских, бернских и базельских мещан. Эти мещане заметили, что коренные швейцарцы так же сильны и так же глупы, как и их быки. Они вошли в Швейцарский союз и с тех пор преспокойно сидели дома за прилавком, в то время как твердолобые пастухи с оружием в руках разрешали все их конфликты с дворянством и князьями. Так было при Земпахе, Грансоне, Муртене и Нанси[178]. При этом за парнями сохранили право устраивать свои внутренние дела по своему усмотрению, и таким образом они оставались в счастливейшем неведении относительно того, как они эксплуатируются своими возлюбленными братьями по союзу.

С тех пор о них мало было слышно. В страхе божием и с полной благопристойностью предавались они доению коров, приготовлению сыра, целомудрию и пению на альпийский манер. Время от времени они сходились на народные собрания, делились на партии рогатых, копытных и другие группы по звериным признакам, и дело никогда не обходилось без сердечной христианско-германской драки. Они были бедны, но отличались чистотой нравов, глупы, но набожны и богоугодны, грубы, но широкоплечи, имели мало мозга, но зато плотные икры. Время от времени их становилось слишком много, и тогда молодые люди «отправлялись в путь» [ «reislaufen»], т. е. нанимались на иностранную военную службу и, что бы там ни происходило, с нерушимой верностью защищали знамя, которому служили. О швейцарцах можно сказать только, что за свое жалованье они позволяли убивать себя с величайшей добросовестностью.

Предметом величайшей гордости этих дюжих жителей старых швейцарских кантонов с давних пор было то, что они никогда не отступали ни на шаг от обычаев своих предков, что в потоке столетий они сохраняли в неприкосновенности простые, целомудренные, суровые и добродетельные нравы своих отцов. И это правда: всякая попытка их цивилизовать оказывалась бессильной, натыкаясь на гранитные твердыни их утесов и их черепов. С того дня, когда первый предок Винкельрида гнал на девственные пастбища Фирвальдштетского озера свою корову с неизменным идиллическим колокольчиком на шее, вплоть до настоящего момента, когда попы благословляют ружье последнего потомка Винкельрида, — все дома строятся у них тем же самым способом, тем же самым способом доятся все коровы, тем же самым способом заплетаются все косы, изготовляются все сыры, производятся на свет все дети. Здесь, в горах, еще существует рай, здесь еще не было грехопадения. И когда такой невинный сын альпийских гор попадает в широкий свет и на мгновение дает увлечь себя соблазнам больших городов, прикрасам и чарам испорченной цивилизации, порокам тех грешных стран, где нет гор и произрастают хлеба, — все же невинность настолько глубоко коренится в нем, что он никогда не может окончательно погибнуть. Пусть только коснется его уха звук пастушеской песни, хотя бы только те две ноты, которые звучат как собачий лай, и он тотчас же, потрясенный, весь в слезах, бросается на колени, немедленно вырывается из объятий соблазна и не успокаивается до тех пор, пока не припадет к ногам своего старика-отца: «Отец, я согрешил перед родными горами и перед тобой, я недостоин называться твоим сыном!».