Том 38. Полное собрание сочинений.

Такъ онъ думалъ и въ это воскресенье, обдая у Афанасьевны вмст съ Натальей и ласково разговаривая съ ней.

9.

Иванъ Федоровичъ Порхуновъ вернулся на другой день позднимъ утромъ. Александра Николаевна заснула только передъ утромъ, и дочь Александра, которую звали Линой, и англичанка-гувернантка съ тремя малышами — два у няни — встртили его въ передней.

Перецловавъ дтей и, кром поцлуя, ласково коснувшись курчавившагося затылка Лины, очень хорошенькой, съ открытымъ, веселымъ, здоровымъ лицомъ 16-ти-лтней двочки, онъ улыбнулся ей.

— Ну что мама? — сказалъ онъ.

— Она, кажется, очень поздно легла. А то была здорова.

— А что Неустроевъ? Не остался?

— Нтъ, нынче Петръ Васильевичъ — это былъ старый слуга дома — сказалъ, что совсмъ ухалъ и вещи взялъ.

— Жалко. Хорошій былъ и учитель и человкъ хорошій, даромъ что революціонеръ. Я все надялся. — Ну и ты молодецъ, все такой же забіяка, — сказалъ онъ сынишк Пет и прошелъ къ себ.

Возвращеніе домой, въ свою семью, къ привычной не только вещественной, но и духовной обстановк, всегда было не то что радостно, а было что-то въ род того, что снялъ узкій мундиръ, надлъ халатъ и туфли, пересталъ приглядываться, выбирать, а пустилъ поводья и спокойно правя подвигаешь и куда надо. Сильныя, какъ на подборъ, дти, хорошія, спокойныя отношенія съ крестьянами, прислугой, привычные часы принятія пищи, отдыхъ, диванъ, письменный столъ, всегда интересное чтеніе и, главное, та же добрая, съ своими недостатками, восторженностью, легкомысленностью, несмотря на годы, но хорошая, съ золотымъ сердцемъ, любимая и любящая жена, другъ, больше чмъ другъ, а именно alter ego¹⁰, которое разнообразило его одно свое однообразное ego¹¹.

Онъ самъ задремалъ у себя въ кабинет, разбудила его жена.

— Ахъ, прости, я не думала, что ты спишь.

— Что за бда, спасибо, что пришла. Дтей я видлъ. Ты какъ?

— Да я — я хорошо.

Они поцловались. Онъ замтилъ, что она была какъ бы взволнована чмъ-то. Но это часто съ ней бывало, и потому онъ, какъ и всегда длалъ, когда замчалъ, что она взволнована, длалъ видъ, что не замчаетъ этого, и разсказалъ ей про свою поздку.

— Ну а что нашъ Неустроевъ ухалъ?

— Думаю, что ухалъ. — Онъ...

— Такъ ты не удержала его?

— Что жъ я могла, — сказала она.

«Боже мой, какъ я отвратительна», думала она про себя.

«И какъ я гадокъ, — думалъ про себя Иванъ Федоровичъ, — что позволялъ себ думать про нее, что она могла увлечься имъ. Да, очень мы гадкіе люди, не жившіе чисто въ своей молодости».

— Ну, что жъ длать. Я напишу Миш. Онъ найдетъ намъ студента.

— Да, надо будетъ. Звонокъ къ завтраку. Я пойду. Ты придешь?

— Только просмотрю письма и приду. Ты не можешь себ представить, какъ хорошо вернуться домой, къ теб, къ дтямъ, къ дивану своему.

«Неужели я буду имть силы продолжать жить въ этой лжи, въ этой... гадости. Сказать нельзя. За что погубить его спокойствіе, а молчать тоже нельзя», думала она, выходя. Но тутъ же вспомнила его. Его восторженно-влюбленное лицо и почувствовала, что счастье его любви такъ велико, что можно страдать за него. Только бы онъ не погубилъ себя, остался бы живъ. Это наврное какое-нибудь отчаянное дло, и онъ возьмется за него. И тюрьма, смерть. Охъ — не могу думать.

Стыдъ, раскаяніе ея были такъ велики, что она не могла бы перенести ихъ, если бы не врила въ непреодолимость своей любви, и она невольно преувеличивала свою любовь. Это одно избавляло ее отъ муки стыда и раскаянія.

Она не то что воображала его человкомъ такимъ, подобныхъ которому она никогда не встрчала въ своей жизни, даже такимъ, лучше котораго не могло быть человка, но она дйствительно видла въ немъ вс высшія совершенства. A видла она ихъ оттого, что она любила его. Все не только нехорошее, что было въ немъ, исчезало для нея, а весь онъ былъ для нея составленъ изъ тхъ добрыхъ чертъ, которыя были въ немъ. И умъ, и тонкость пониманія, художественное чутье, и доброта, и правдивость, и, главное, самоотверженіе, то самое самоотверженіе, которое и погубитъ его.

Она вышла къ завтраку, и обычныя заботы поглотили ее и отвлекли — на время только отвлекли — и отъ ужаса раскаянія, и отъ любви къ нему, и страха за него.

Но тмъ-то и страшна жизнь, что тлесныя пораненія, всякія болзни не забываются и заставляютъ страдать и бороться; пораненія же нравственныя, духовныя сглаживаются для людей, не живущих духовной жизнью, сглаживаются просто обычнымъ теченіемъ жизни, мелкими интересами обихода, засыпаются мелкимъ соромъ обыденной жизни. Такъ это было для Александры Николаевны.