Том 3. Жизнь в смерти

От сознания этого высокого и великого долга, сердце Комарова Жени загорелось огнем благовестия. Он понял, что дух подлинной евангельской Пятидесятницы почил на нем, именно здесь. И он, в эти роковые минуты, со всей решимостью заявил Господу — о готовности встать в ряды вестников истины на место, уходящего в вечность друга; здесь он, действительно, был крещен Духом Святым. Им овладело чувство великого счастья, и Бог открыл ему, что оно перешло в него из другого, любящего сердца Александра Ивановича. Это было счастье потерянной жизни ради Христа и Его Евангелия — в этом непобедимость евангельской истины.

Женя был настолько поглощен этим духовным переживанием, что совершенно забыл о происходящем вокруг, слезы умиления, теплыми струйками пробегая по лицу, падали на грудь, исчезая в складках одежды. Глядя на подвальную решетку, куда скрылись братья, он только произнес:

— Иди, брат, к своему концу, иди с радостной уверенностью, что здесь, на тюремном дворе, на смену твоей уходящей жизни вступила другая жизнь, полная свежести и огня. Дай Бог, чтобы поднятый тобою к небу палец, не исчез из духовных очей грядущего поколения. Я не знаю, какими дверями будет проходить мой жизненный путь, только дай Бог, чтобы днем или ночью, в радости или в горе, в труде и борьбе, до конца моих дней — я видел твой, поднятый к небу палец, и знал бы, куда мне надо идти.

В таком блаженном, духовном созерцании прошел у юноши этот прогулочный час, как одна минута. Придя в камеру, Женя еще долго находился под впечатлением этой необыкновенной встречи и разлуки с братом.

* * *

Через несколько дней Комарова вызвали в тюремную канцелярию и объявили, что его уголовное дело рассмотрено особым совещанием при НКВД, и он без суда, обвиняемый в контрреволюционной религиозной деятельности, приговорен к лишению свободы сроком на пять лет отбытия в лагерях заключенных.

Началось напряженное ожидание судьбы: когда и куда отправят в этап. Муки терзания души заключенного от мучительных допросов сменились томлением от неизвестности будущего. Много усердных молитв приносил Комаров к Господу о том, чтобы Он усмотрел его будущее, и, получив от Него ясный ответ, успокоился: «Ибо только Я знаю намерения, какие имею о вас, говорит Господь, намерения во благо, а не на зло, чтобы дать вам будущность и надежду» (Иер.29:11).

Мощным потоком, осенняя прохлада вливалась сверху через окно камеры, но казалось, что она нисколько не освежала той духоты, какой были заполнены многолюдные камеры. Жене посчастливилось поместиться прямо под окном, и он с жадностью вдыхал свежий воздух, особенно ночами. Хотя за свою судьбу он был спокоен, однако размышления, об оставшихся на воле друзьях, не давали покоя: «Где и как там, Миша Шпак, дорогая молодежь, Наташа и другие? Как дорогие милые старцы — любимцы молодежи, а особенно семья Кабаевых — Гавриил Федорович и Екатерина Тимофеевна?» Все это сильно волновало его душу, и только усердные молитвы приносили некоторое успокоение.

Наконец, настал день, когда и его с вещами вызвали на тюремный «вокзал», где он увидел много подобных себе, собранных со всех корпусов, для отправки на пересыльную тюрьму. Это обрадовало Женю, потому что тюремная духота и однообразие истощили физические и духовные силы.

«Черный ворон» был набит арестантами до такой степени, что Женя, впервые в жизни, испытал на себе грубость конвоя и суть бесчеловечности и жестокости безбожного сердца. В каком-то полусознательном состоянии, буквально мокрых с головы до ног, их разгрузили на дворе пересыльной тюрьмы, и после мучительных процедур распределения, санобработки, медицинского осмотра и личного обыска каждого, уже поздно вечером завели, наконец, в одно из огромных помещений.

Единственная лампочка за решеткой, находясь высоко под потолком, едва освещала камеру. Гнетущий полумрак вместе с людским гомоном и табачным чадом был точным подобием того, что в народе называют — адом.

Войдя в середину, Комаров остановился в нерешительности, стараясь что-либо разглядеть и собраться с мыслями: что делать, где приютиться в этом кошмаре.

— Женя! Женя! — послышался ему знакомый старческий голос, — иди сюда!

Из полумрака, под нижними нарами, протянулись к нему руки, а вслед за тем милые родные лица ташкентских братьев: Феофанова — пресвитера церкви и Ковтуна, в доме которого почти все годы христианская молодежь находила приют. Мгновение — и он оказался в радостных объятиях братьев, не зная, что и сказать от необычайного волнения.

Что значит, в таком ужасном вертепе, встретить дорогого, любимого человека?! Братья потеснились и поместили его между собою и, несмотря на поздний час, делились впечатлениями пережитого.