Том 3. Жизнь в смерти

— Мать, да будет тебе уж, слезы-то лить, — вмешался Алексей Иванович — голод, голод, да кто теперь не терпит голод? Мы хоть в лохмотьях, но еще на людей похожи…

И действительно, было трудно представить или предположить Алексея Ивановича с женой (всегда аккуратных, сдержанных, прилично, по столичному, одетых) такими растерянными, беспомощными и в крайней нищете, как теперь.

В комнату вошла Надежда Алексеевна, одевшаяся немного приличней. Павел принялся вместе с ней приводить все в относительный порядок. Разбросанные вещи были сложены в одну кучу и покрыты; стол прибрали и накрыли стиранной мешковиной; расшатанную мебель наскоро закрепили, расставили по местам; поставили самовар; и Павел, успокаивая своих старых друзей, разложил к чаю все, что у него было придержано в чемодане, на такой случай. Через час все сидели за столом и, после сердечной, слезной молитвы, вспоминали ужасы пережитого.

— Господи, да, как это было дойти до такого нищенства? — вытирая слезы, причитала Надя.

— Ну-ну, ты уж немного успокойся, — остановил ее Владыкин, — нищие ходят по улице и просят милостыню, — а вы, просто обедневшие, каких теперь миллионы.

— Павлушенька!.. Да только и осталось идти с корзинкой, нищие-то, хоть что-нибудь выпросят, а мы уж какой день голодаем, да, мы-то что, — заголосила опять Надя, — детей совсем нечем кормить. Вот еще вчера сварили какие-то сметки да крошки, да без соли раздали по две-три ложки каждому, и тому рады; остатками еще сегодня детей покормила и в школу проводила, а сами еще и крошки не имели во рту.

Папу, вот, гоним на завод, где работал до старости, там, хоть что-то дают рабочим, а он ослаб и идти не может, говорит, лучше умру у себя, в чулане… О-о-х! За что Бог нам такую кару послал, не знаю. Вот, видите, вместо обеда, чем мы угощаем вас, милые, дорогие наши гости. А это уж самое последнее постыдство — в нашем-то доме, нас гости угощают.

Слушая, Владыкин молча разделил свои припасы, каждому по порции, и видно было, как Алексей Иванович с Евдокией Васильевной с жадностью накинулись на угощение.

— Братья, милые, ведь вы послушайте, какое горе мы пережили за эти годы, — продолжала Надя. После нашего переезда, кажется, все было так прекрасно. Я вскоре вышла замуж, мой муж был инженером и уважаемым проповедником, на нас все смотрели, как на счастливую пару. Папа занимал на заводе самую почетную должность, его часто на извозчике, а вскоре даже на автомашине, привозили домой. Вера с Алешей (брат с сестренкой) учились в институтах, получали стипендии, а часто и зарабатывали от частной практики; в саду и огороде все благоухало и цвело — в общем, счастье в дом лилось ручьями, и многие нам завидовали. Мы с мамой знали только хозяйство и с радостью служили нашим домашним. По воскресным дням и праздникам ходили на собрания и принимали к себе гостей, удивляя их достатком и порядком в нашем хозяйстве. Но увы, так неожиданно, непрошеным разорителем ворвалось к нам горе и, как через разрушенную плотину, прорвалось наше счастье, мгновенно оставив нас.

Во-первых, в 1937 году арестовали моего мужа, и вот уже 9 лет он, едва живым, коротает свои дни на Дальнем Востоке, в неволе. Оставшись с двумя детками, я оказалась никому не нужной, и от темна до темна, на самых черных работах, была вынуждена добывать кусок хлеба. Папа заболел и едва закончил свое трудовое поприще, уж совсем на не завидной должности. Лешу постиг какой-то удар, в результате чего, он стал умственно не полноценным и лег бременем на наши плечи. Сестра заболела чахоткой и, бросив учебу, еле дожив до средних лет, умерла. Отечественная война окончательно разорила наш дом, и мы остались безо всякой надежды, хоть на самое скудное будущее. Через год должен возвратиться из заключения муж, но увы, боюсь, что он никого из нас не застанет в живых, — при этих словах она закрыла лицо ладонями и зарыдала сильно, неудержимо.

Старческим, глухим голосом Алексей Иванович, кивнув головой в сторону дочери, заметил:

— Вот, сколько раз говорил ей: ты распустила себя, что ты сделаешь своими слезами, неужели Бог совсем покинул нас, неужели не осталось никакой надежды на спасение, а где же наше упование?

— Действительно, так, — вмешался Владыкин, — ты возьми себя в руки, подкрепись пищей и слушай; я хочу сказать тебе от чистого сердца, по-дружески, хотя, может быть, и горько, но слушай. Ты сказала: «За что карает нас Бог?» А неужели ты до сих пор не разобралась, за что Бог весь ваш дом подверг такому тяжкому испытанию?