Том 3. Закономерность

Сторожев, Виктор и Карнаухов прошли в кабинет Сергея Ивановича. Несколько минут они разговаривали о всяких городских событиях. Сергей Иванович втягивал в разговор Виктора, задавал ему то один, то другой вопрос — будто случайно…

Глаза его пытливо всматривались в юношу.

Карнаухов недоумевал, ему казалось странным, что секретарь губкома тратит так много времени на этого паренька. Он готов был рассердиться на Сторожева, который расстроил его прогулку с Олей, но Сергей Иванович как-то боком посмотрел на Карнаухова, и тот успокоился.

— Вот, Ваня, — сказал Сергей Иванович, — этот товарищ — писатель и поэт. Ты все мне жаловался, что молодежь у нас серая, а вот товарищ Ховань пишет рассказы и стихи.

— М-да, — буркнул Карнаухов.

— Вот тебе и «м-да». Он, может быть, Пушкиным будет, а ты его в глаза не видел.

— Не могу я всех знать, — огрызнулся Карнаухов.

Сторожев как бы не заметил раздраженной реплики Карнаухова.

— Ну, Виктор, расскажите нам о вашей жизни. Если, конечно, хотите. Я просто так, по-человечески интересуюсь. С писателями встречаюсь впервые. Ты тоже, Ваня?

Карнаухов кивнул.

Виктор рассказал о детстве, об отце. И чем больше он рассказывал, тем серьезнее становился Сергей Иванович.

Карнаухов уже забыл о своем раздражении и несостоявшейся прогулке с Олей. Он внимательно слушал рассказ Виктора.

Виктор не обманывал своих слушателей. Его щеки горели, он нервно сжимал пальцы, теребил волосы и говорил без умолку, словно боясь, что его не дослушают.

— Жалко было отца? — спросил Карнаухов Виктора, когда тот окончил рассказ.

— Жалко.

— Вы богато жили? — спросил Сергей Иванович.

— Да.

— А теперь плоховато?

— Неважно.

— Жалко иногда старого?

— Жалко.

Все замолчали.

— Мстить, конечно, за отца собирались? — Сергей Иванович поднял глаза на Виктора.

— Собирался, — напрямик сказал Виктор.

— В порядке вещей. Вам лет двенадцать было? Теперь одумались, поняли, кто прав, кто виноват?

— Немного.

— Правильно. А потом: это гниющее болото, безработица… Так ведь? Кисельная жизнь. Вот и потянулся в петлю. Прав я?

— Да, — признался Виктор и удивился: как быстро Сторожев понял его.

— Слушаешь, Карнаухов?

— Слушаю.

— Их понимать надо, — как бы про себя заметил Сторожев и снова обратился с каким-то вопросом к Виктору.

Потом вышло так, что Виктор рассказал о своей раздвоенности, о пустоте, о сомнениях, о тоске.

Сергей Иванович полузакрыл глаза, слушая Виктора. Он не прерывал его, лишь изредка бросал на него прямые взгляды. Он понял, что Виктор чего-то не договаривает, что у него есть что-то скрытое, больное. Это понимал и Карнаухов. Он почувствовал себя в чем-то виноватым перед этим парнем, который мечется из стороны в сторону.

Карнаухову вспомнились разговоры со Сторожевым, посещение школы, беседы с Компанейцем…

«Что-то у меня не так, — подумалось ему, — что-то мы упускаем. А-а, черт, эти заседания да собрания!..» — Карнаухов покраснел, сам не зная почему, встал, подошел к столу и принялся перебирать книги.

«Когда он успевает читать?» — удивился Карнаухов при виде подчеркнутых фраз и замечаний, сделанных на полях.

— Ты послушай товарища, — сурово окликнул его Сергей Иванович. — Это, брат, интересней книг.

Карнаухов снова сел. Виктор кончил повесть о своей жизни.

— Ничего не видно впереди хорошего, и не знаю, есть ли оно, — сказал он глухо.

— Не надо расстраиваться. — Сергей Иванович подвинулся ближе к Виктору. — Если бы мы, большевики, не понимали вас и многих, подобных вам, мы бы не были большевиками. — Он помолчал. — Ничего! Скоро жизнь захватит вас! Все, что вы видите, все, что приводило вас в отчаяние, пугало, ввергло в какую-то, как вы говорите, туманную пустоту, все это было подготовкой к настоящей жизни. Без этой подготовки ничего бы у нас не вышло. Если бы нам не мешали, сколько бы мы уже сделали!

— Вы читаете газеты? — спросил Карнаухов.

— Читаю. И, знаете, многого не могу понять. Вот троцкисты… Ведь и они говорят о мировой революции…

Сергей Иванович усмехнулся.

— Видишь, Ваня, на что эти сукины дети юнцов ловят. Мировая революция, сверхтемпы! Да что — вы! Люди куда развитее и старше вас попадаются на эту приманку. А присмотреться поближе — что выйдет? Вы простите, я вам с азбуки начну. Вот та же сверхиндустриализация. Это что значит? Значит — нажать на деревню и не только на кулака — какое там! Мы кулака не жалеем. Нет, на всю деревню. А нажать на деревню — значит ударить по союзу рабочих и крестьян, то есть, Витя, по самому важному, самому главнейшему, самому что ни на есть дорогому, без чего революция погибнет. Вопя о сверхтемпах, эти демагоги в то же время утверждают, что в одной стране социализма не построить, что без мировой революции, мол, нечего и думать о социалистическом обществе в СССР. Что значит бороться за мировую революцию? Нам, ученикам Ленина, кажется, что это прежде всего означает борьбу за укрепление завоеваний революции, нашей социалистической революции. Социализм, достигнутый в нашей стране, будет лучшим способом, вернейшим способом крепить и ширить фронт борьбы за мировую революцию. Понимаете?

Виктор кивнул головой.