Том 3. Воздушный десант

— Это же не девка, а птица, буря, молния. С такой нигде не пропадешь. — И рассказывает, что Танюшка еще в лесу сгарнизовала (вместо «сорганизовала») в помощь десантникам отряд из беженок и партизанских жен. Они и там помогали сильно, а теперь еще больше: лезут в самый пыл и дым боя, подбирают раненых, разносят еду, питье. И несут все не из близка, а километров за пять на своих плечах, на коромыслах.

— Откуда ты знаешь? — удивился я. — Ты же с нами был у холмика.

— Люди говорят. Послушай! Народный глас верней, чем собственный глаз. Не упускай девку. Она к тебе льнет сердцем.

— В сваты лезешь, дедушка. Это бабье дело, не к лицу тебе, — упрекнул я Арсена.

— Доброе дело кому хошь к лицу, — срезал меня Арсен. — Будь я попом, и обвенчал бы вас. Теперь и без венца, по-партизански, по-десантски, все равно свято. Время такое.

Советы Арсена и вообще весь, всякий разговор о Танюшке неприятен мне, и я пересел на другое место, подальше от советчика. Но дотошливый, настырный дед перетопал ко мне и дошептал:

— От души, как родному, советую — женись на ней. У девки золотой, обогревающий характер. Будешь жить с ней как с солнцем — завсегда тепло, ясно.

Хорошо, что шептал дед неслышно для прочих, не то ребята почесали бы языки об меня.

Перед утром снова закипел бой, закипел безо всяких команд и сигналов, сам собой: одиночные ночные выстрелы стали чаще, затем пошли очередями, пачками…

Нас разделили: Антона Крошку и деда Арсена направили в одну часть села, меня и Федьку — в другую. Мы бьем по автомобильному парку, где стоит десятка три закрытых машин, вероятней всего — с боеприпасами. Две машины загораются. Пламя освещает довольно большой круг. В этот круг вползают наши гранатометчики, они доделывают начатое.

Мы бежим в главную улицу, где по каменной дороге громыхает танк. Его надо перехватить. Бежим, а сзади кричат:

— ПТР, сюда! ПТР…

Кого кричат? Нас? Не нас? В бригаде десять ПТР. Бой не мелодия, которую разыгрывают по нотам. Сколь ни стараются составлять для боев ноты и разыгрывать по ним, но бои не придерживаются их. Бои — штука строптивая, капризная. Танк, навстречу которому мы бежим, не предусмотрен. Не предусмотрен и этот крик:

— ПТР… Шаронов, Корзинкин, сюда!

Танк дальше, а крик ближе к нам, и решаем сперва бежать на крик, потом на танк. Мы как-нибудь успеем и туда и сюда.

Зовут нас автоматчики. Продвижению их подразделения мешает пулемет, который бьет из темноты, сверху — не то с чердака, не то с крыши. Я бью в пулемет по звуку. Бьет и он.

У противотанкового ружья сильная отдача, оно встряхивает всего человека. От этой встряски, от натяжения в плече, моя рана на шее открывается, я чувствую, как ползет липкая, медлительная кровь, при каждом выстреле испытываю острую боль, и в руках слабеет твердость. От этого, наверно, и мажу, мажу. Я с большим трудом перебарываю азарт, злость, обиду, мне не легко отдать свое место Федьке, но отдавать надо.

Федька ложится на мое место, первым номером. После двух выстрелов пулемет умолкает. Мы бежим к танку. Он уже на улице, сошки ставить некогда. Федька кладет ружье на плетень.

— А может, ты? — шепчет он быстро.

— Бей, бей!

Кругом грохочут вражеские танки, самоходки, бронемашины, хлопают мины, захлебываясь, татакают пулеметы. Взрывы поднимают вихри огня, дыма, пыли. Мир рушится, встает дыбом, разлетается в брызги. Крики, стоны, брань, скрежет железа о железо. Совсем рядом с нами отвратительный, раздирающий уши треск. Это трофейные автомашины, у которых десантники сняли глушители, треском своих моторов имитируют танки. Все кругом — и деревни, и дороги, и поля, и небо — полно железного рева, визга, скрежета. Теперь я не сомневаюсь, что у железа есть нервы и душа, что ему бывает нестерпимо больно, как раненному насмерть человеку.

При третьем выстреле танк вспыхивает, но и охваченный пламенем продолжает идти и с ходу ведет огонь из всего своего оружия.

— Бей! — кричу я Федьке. — Бей! Это живучая тварь! — Я боюсь, что танк потушит пламя, охватившее его, и уйдет.

— Не уйдет, — уверенно говорит Федька. — Видишь, как стреляет? Как пьяный, куда придется. Он боится взрыва и разбрасывает снаряды.

И действительно, через несколько метров танк начинает вилять, а затем кидается вправо, набегает на дом, выбивает стену, ухает в подполье и останавливается.

— Ну, устроился на квартиру, — смеется Федька.

— Да не совсем.

Видим, что танк продолжает хорохориться, и слышно, как завывает его мотор. Но это предсмертные судороги. Умирает танк от страшного взрыва снарядов, которые не успел расстрелять. Взрыв далеко разбрасывает обломки горящих бревен и поджигает еще несколько домов.

Каждый подбитый танк Федька провожает на тот свет лихим трехпалым и четырехпалым свистом.