Том 3. Воздушный десант

С виду типичная беженка-колхозница: на ней порыжелая, мешковатая, грубая жакетка, смятая, старенькая юбчонка цвета «не разбери-поймешь», стоптанные, рваные башмачонки, темный платок повязан под горлышко, в руках тощий дорожный узелок. Немало перевидал я за войну таких скиталиц.

— Не узнаешь? Это хорошо, очень хорошо.

Сорокин потирает руки, посмеивается. Женщина начинает улыбаться. Я наконец узнаю в ней нашу переводчицу Полину и спрашиваю:

— Кто же так перефасонил вас? Зачем?

— Спектакль думаем ставить, она будет играть главную героиню, — говорит Сорокин, затем переходит на более строгий, на уставной тон: — Слушайте мое приказание! — Полина встает, я сильней вытягиваюсь. Сорокин продолжает: — Ваша задача, боец Корзинкин, вывести эту гражданку из нашего леса и проводить до села Свидовок. Дальнейшие указания получите там, в Свидовке. Вот от него, — и кивает на сержанта.

Солдатские сборы недолги, и через несколько минут мы с Полиной уже в дороге. Некоторое время вместе с нами идет сержант-разведчик и попутно дает указания, как идти, где остановиться в Свидовке. Затем он поворачивает в сторону и теряется из виду.

Идем вдвоем, но раздельно, будто незнакомые и каждый по своему делу. Здесь, между нашим лесом и Свидовком, нет хозяина, а вернее сказать — три, даже четыре хозяина: десантники, партизаны, оккупанты и оккупированное население. Здесь проще простого получить пулю, и для Полины очень важно, чтобы ее не связывали со мной, а принимали за местную поселянку, идущую по своему, мирному делу.

Я иду скрытно, без троп, без дорог; Полина — более открыто, теми полуявными, полупотайными стежками, которые наторило в обход дорогам местное население за время оккупации. Мы то расходимся, то сближаемся, но постоянно либо видим, либо слышим друг друга. Нам помогают перелески, кусты, овражки, запущенные, заросшие бурьяном кулиги и вечерний ноябрьский сумрак.

На подходе к Свидовку нас догоняет сержант-разведчик.

— Теперь за мной, — шепчет он. — Полина Ефимовна пойдет в середине.

— Какая мне честь — и авангард и арьергард. Я вроде царской яхты, — шутит Полина.

Некоторое время идем рядом с садами, затем сворачиваем в глубину широковетвистых яблоневых зарослей и останавливаемся, упершись в низенький плетень, огораживающий серую маленькую хату. Сержант-разведчик велит мне и Полине сесть, чтобы не торчали над плетнем, сам шагает через него во двор и тихонько стучит в окошко. Открывается дверь. Неясно, еле слышно шуршит короткий шепот, затем нас всех впускают в хату.

Хата маленькая-маленькая с непомерно большой печью. Освещается крохотным фитильком. В хате одна живая душа — худая старая женщина. Еще кто-то живой ворочается за печкой, но кто, не видно.

— Вы спали? Мы разбудили вас? — шепчет сержант, никак не называя женщину.

— Какой теперь сон! Каждую ночь стрельба, обыски, облавы. Народ весь немцы выгоняют из домов. Готовят что-то, а мы, знать, мешаем.

— Вот надо устроить. — Сержант показывает на меня с Полиной.

— Надолго?

— Как пойдут события.

— Куда же их? Амбарчик, сарайчик, подполье… Сейчас все, все ненадежно. — Женщина сильно и странно, будто в приступе эпилепсии, изгибает свои костлявые руки. — Каждый час жду: вот нагрянут немцы.

И вдруг из-за печки раздается уверенный хрипловатый голос:

— Не нагрянут, не успеют.

— А будешь вот так каркать, по-вороньи, — и накличешь, — шипит старушка за печку. Говорить полагается шепотом.

— Не сердись, бабуся, больше не стану каркать, — успокаивает ее кто-то невидимый.

— Помогите нам сговориться, — шепчет за печку сержант.

— Сию минуту выйду.

И немного погодя выходит из-за печки Танюшка. Моя Танюшка. Сначала здоровается с сержантом, не по-солдатски, а за руку, затем с Полиной и говорит ей: «Да, слышала о вас, предупреждали». Наконец замечает меня и усмехается:

— А вот это сюрприз.

Но видно, что никакой я не сюрприз для нее, а пустое место, она уж потеряла способность удивляться, для нее уже нет нечаянностей, неожиданностей.

— Полина Ефимовна останется здесь. Я уступлю ей половину кровати, — говорит Танюшка. — А мужчины поживут в бомбоубежище. Тут все понарыли их, а сами многие убежали в лес. Занимайте любое, хоть поодиночке, хоть вместе.

Она провожает нас в заброшенный колхозный сад, дико разросшийся за два года оккупации, и показывает убежище. Оно просторно, может принять не двоих, а четверых, хорошо замаскировано, сухо, но определенно обитаемо. Солома на полу свежая и не сильно помята, валяются огрызки недавно съеденных яблок.

— Чьи? — спрашиваю Танюшку про огрызки.

Она отвечает неопределенно:

— А тут еще один ваш сюрприз хоронится.

— Кто?

— Сам увидишь. Мне размусоливать некогда, надо устраивать Полину Ефимовну, и самой не грешно вздремнуть.

Она уходит. Мы с сержантом развязываем вещмешки и усаживаемся на солому ужинать. Светит нам красный десантский фонарик. Я пытаюсь заговорить, а сержант шикает на меня и напряженно прислушивается к тому, что на воле. Временами слышны пальба, бег машин, тревожные крики, и тогда сержант шепчет:

— Далеко. Мимо.