Том 3. Романы. Рассказы. Критика

Он прислушался к другим разговорам: ревматизм, артериосклероз, замедление сердечной деятельности, – нам, знаете, не двадцать лет, вот недавно в газетах… В конце гостиной была дверь, не очень плотно затворенная, он подошел к ней и заглянул в соседнюю комнату, где подковой были расставлены столы, ломившиеся, как он сказал, под тяжестью индеек, гусей, окороков, блюд с заливным, стеклянных сосудов с икрой, бутылок с разными напитками. – Что ж, господа, – сказал он, – угощение-то готово, а время проходит. – Но в ответ на эти слова он встретил только сердитые или неодобрительные взгляды, – дескать, вот она, невоспитанность нынешних молодых людей, награжденных вдобавок непростительным аппетитом и не знающих ни артериосклероза, ни ревматизма, ни благотворного действия Мариенбада.

И вдруг ему показалось, что все это происходит не наяву, а во сне, так как, с неправдоподобной убедительностью, откуда-то приближалось церковное пение. Ему хотелось протереть глаза: как? откуда? почему церковное пение? Но это был не сон: через минуту в гостиную вошел священник в сопровождении хора, составленного из мальчиков. Священник окропил водой помещение, затем в конце гостиной распахнул дверь, на ее пороге показалась Анна Васильевна Смирнова, перекрестилась, поклонилась всем низко и сказала сдобным и праздничным голосом:

– А теперь, дорогие гости, поблагодарив батюшку за освящение дома, прошу не погнушаться и закусить, чем Бог послал.

– Бели бы я был защитником религии, – сказал мой друг, – я был бы склонен утверждать, что в этом видно величие христианства. Христос не создал мира, Он застал человеческое общество в готовом виде. Оно состояло из купцов и блудниц, императоров и их подданных, воинов и рабов, фарисеев и праведников – и религия была достоянием всех. Блудницы имели на нее такое же право, как рабы и воины. M-me Georgette и Анна Васильевна Смирнова предстанут, как вы говорите, перед Страшным Судом, под звуки архангельских труб, возвещающих воскресение из мертвых. И, может быть, о них тоже будет сказано, что их следует простить, ибо они не ведали, что творили.

Я провел у него в тот раз три дня, и мне казалось, что я погрузился, в давно прошедшее время, что я бесконечно далеко от Парижа, все было так, точно где-то там, в давно исчезнувшей стране, идет жизнь, описание которой можно было теперь найти только в книгах, напечатанных десятки лет тому назад, – сенат, Петербург, прогрессивные идеи, романы писателей-народников о суглинке и мужиках, с этим удивительным русским языком – «давеча», «намедни», «стрел», – бесконечные Златовратские, Решетниковы, Успенские, множество авторов с двойными фамилиями – Шеллер-Михайлов, Гарин-Михайловский, Мамин-Сибиряк, Гусев-Оренбургский, Салтыков-Щедрин, Адмиралтейская игла, словом, последние десятилетия Российской империи. А перед моим отъездом мой друг рассказал мне еще одну историю, которую я запомнил. Мы говорили с ним о вечных страстях, об игроках, пьяницах и стяжателях.

– Был у моего отца еще один клиент, такой мужичонка, Спиридон Сидоров, едва грамотный, бедно одетый старик, владелец огромного состояния, собственник значительного количества доходных домов в Петербурге, стоивших в общей сложности – по тем временам – около одиннадцати миллионов рублей. Скуп был легендарно – до того, что сам себе в одном из своих домов сдавал квартиру и с сокрушением говорил отцу:

– Беда, Сергей Никитич, все дорожает: на квартиру цену повысили.

Было у него две сестры. Ему самому было сильно за семьдесят, а обеим сестрам немного меньше. Держал он их, конечно, в черном теле. Старшая говорила отцу:

– Вот, Сергей Никитич, братец, даст Бог, околеет, тогда я сливочек с бисквитами поем.

У Сидорова служила в качестве экономки Васильевна, бедная старуха, терпевшая все потому, что надеялась – авось, он ей в завещании что-нибудь оставит.

Заболел Спиридон Сидоров. Видит, плохо совсем. Говорит:

– Иди, Васильевна, за доктором, ничего не поделаешь. Хоть расход и большой, но иначе не выходит.

Пришел молодой врач, хорошо знавший Сидорова и жестокую его скупость. Осмотрел его и сказал:

– Ну, старик, конец тебе приходит, не встанешь. Я тебе лекарство пропишу, чтобы облегчить тебе переход в другой мир, но на выздоровление не надейся.

– Я тебя не затем звал, – сказал Сидоров, – чтобы ты мне такое говорил, которое я сам понимаю. Ты мне утешительное скажи, тебе за это деньги платят. А ты мне нехорошее сказал, я тебе теперь не заплачу.

Доктор пожал плечами и ушел. Однако рецепт оставил. Сидоров говорит:

– Пойди, Васильевна, в аптеку, спроси, сколько лекарства будут стоить.

Вернулась Васильевна, говорит:

– Три рубля будут стоить.

– Бога они не боятся, – сказал старик. – Пойди еще раз и скажи так: барин, дескать, все равно помирает. Хотите за лекарства полтинник, берите, а не хотите, он и без лекарств помрет.

Пришла она опять из аптеки. – Ну, что сказали? – Сказали – черт с ним, пусть с лекарствами околевает: дали за полтинник.

Умер старик. Сестрам досталось наследство, каждой по пяти с половиной миллионов. Через две недели пришла старшая.