Том 3. Романы. Рассказы. Критика

– Это было для меня ясно с самого начала, – сказал он. – Дело в том, что человек, который написал этот рассказ, был явно причастен к оккультным наукам и носил на левой руке магический браслет редкой, я бы сказал, силы. Под этим рассказом стоит ваша подпись, но вы его не писали: вы просто не могли его написать.

– Вы знаете, Петр Петрович, у меня было, однако, впечатление…

– Иллюзия, мой друг, иллюзия. Ваша рука водила ручкой по бумаге, но вы писали под неслышную диктовку этого благороднейшего человека, тайны которого мы не знаем. Могу вам только сказать, что он пожертвовал для вас своей жизнью.

– Каким образом?

– Он умер вместо вас два года тому назад. Но он с вами. И все, что вы будете писать, – что бы то ни было, – будет по-прежнему написано под его диктовку. Потому что для нас, я хочу сказать, тех, кто, как он и я, погружены в тайноведение, – для нас настоящей смерти нет. Мы победили ее. Возьмите меня. Эта женщина думала, что она меня убила. И вот, смотрите: со дня этого убийства прошло пятьсот лет, а мы с вами сидим здесь, в этой чужой стране, и разговариваем. Могла ли она себе это представить? Я не знаю, по каким причинам она меня убила, но ясно, что это был акт бессмысленный. То, что делают обыкновенные смертные – вы, она, – всегда диктуется соображениями, так сказать, местного и кратковременного характера. Ни одна из тех причин, которые могли существовать во второй половине пятнадцатого века, теперь не имеет значения, – вы с этим согласны?

– Совершенно согласен.

– Значит, ясно, что она поступила неправильно.

– Несомненно, Петр Петрович. Неправильно, не говоря уже о том, что преступно.

– Это мне представляется менее очевидным. Потому что она, в конце концов, не достигла своей цели. Она только погрузила меня в обморок, в глубокий сон. И дон Антонио, с которым мы потом много говорили об этом, совершенно правильно сказал: дон Педро, вы спали долгие годы – и потому к вам не идет теперь сон. Вы проспали свое – и теперь мы ждем от вас творческого усилия. И я ему ответил: вы правы, дон Антонио. Я совсем мало сплю, доктор мне говорит, что это возраст. Но это неверно, так как возраста у меня нет, я живу вне этого понятия. И я, поняв незначительность того, что я делал раньше, посвятил себя моему подлинному призванию: я пишу.

И он показал мне несколько исписанных тетрадей: это были своего рода трактаты о том, что он называл тайноведением.

– У вас нет магического браслета, – сказал он мне на прощание, – но у вас есть его следы. Ваша левая рука, например, способна исцелять головную боль у людей. Носите на левой руке золотые часы – это предохранит вас от заболевания раком. И желаю вам всего хорошего.

Я больше никогда не видел этого нелепого человека. В те времена, когда я его встретил, он был уже очень стар, и его, вероятно, нет теперь в живых, – во всяком случае, в том виде, в каком я его знал. Но он остался в моей памяти – с его длинной бородой, худыми пальцами, в картинном, широкополом пальто, которое он носил, несмотря на зной, со своей бессонницей и со своим бессмертием. В силу каких таинственных причин, какого закона наследственности он страдал такой странной формой безобидного безумия, и каким нелепым, действительно, должен был ему казаться тот мир, из которого его вздорное воображение уводило его в пятнадцатое столетие? Тот мир, в котором, в частности, жил я, или, вернее, в котором я умер – теперь уже много лет тому назад, – не поняв, что меня давно не существует, как не существует ни времени, ни очевидности.