Том 3. Растратчики. Время, вперед!

— Видите ли, — сказал он довольно твердо. — Я считаю, что в харьковских показателях нет ничего сверхъестественного. Этого следовало ожидать. При строго научной постановке подобного опыта всегда можно добиться более или менее высоких, гм, темпов. А что касается нас, в частности моего участка, то как вам сказать? Тут много самых разнообразных обстоятельств… Лично я считаю, что, конечно, можно попробовать… отчего же не попробовать. Может быть, нам удастся — но подчеркиваю: при строго научной постановке опыта — может быть, нам удастся довести количество перемесов, скажем, до…

Он задумался, как бы взвешивая еще раз про себя все доводы и данные.

— Ну? — сказал Винкич, вынимая книжку,

Маргулиес слегка поморщился.

— Ну, скажем, можно попробовать довести количество перемесов до трехсот десяти, трехсот двадцати… Даже, быть может, трехсот тридцати. Но, конечно, повторяю, нужно тщательно подготовиться.

— Скажите! — воскликнул Георгий Васильевич. — А вот, представьте себе, инженер Налбандов тоже, знаете, крепкий парень…

Винкич осторожно дернул его за макинтош. Георгий Васильевич остановился. Но уже было поздно. У Маргулиеса переменилось лицо. Оно вдруг стало непроницаемым и неприятным.

Винкич про себя выругался: дернул Георгия Васильевича черт за язык произнести при Маргулиесе это имя.

— Ну так что же, Давид, — сказал Винкич, — когда же ты будешь бить Харьков? Сегодня, что ли? Кто у тебя на третьей смене? Кажется, Ищенко? А что же, Ищенко парень крепкий. А?

— Не знаю, — сказал Маргулиес вяло. — Не думаю, чтобы сегодня.

«Ой, думаешь, собака», — подумал Винкич.

— Не думаю, чтобы сегодня. Надо посмотреть, подготовить… Вероятно, завтра, а быть может, и послезавтра…

Он помолчал.

— Знаете что, товарищи, — сказал он, — приходите-ка на участок завтра в шестнадцать часов. Может быть, завтра… попробуем… Вам это, пожалуй, будет интересно… Особенно вам, Георгий Васильевич… А пока вы меня простите…

Маргулиес притронулся к кепке и протянул беллетристу руку. Он ушел.

— Ну? — спросил Георгий Васильевич.

— Знаю я, какие у него дела, — пробормотал Винкич. — Так вот, значит, Георгий Васильевич, такое положение. Что мы имеем?

— Мы имеем два мнения: Налбандов говорит, что нельзя, Маргулиес — что можно.

— И даже нужно, — прибавив Винкич. — Я его, собаку, хорошо знаю. Он думает, что нужно, и я вам клянусь чем угодно, что именно сегодня, а не завтра или послезавтра, он будет бить Харьков. Именно сегодня. Ну, мы еще успеем. Какой осторожный, черт…

— Значит, так, — сказал Георгий Васильевич. — Налбандов считает, что абсолютно нельзя. Маргулиес считает, что можно триста тридцать. Очень интересно.

Они напрямик пошли к тепляку.

Винкич подошел к Корнееву.

— Ну, Корнеич, а ты что скажешь?

— Четыреста замесов — это уже как факт, — быстро сказал Корнеев, сразу поняв, в чем дело.

И слово замес он опять произнес так, как будто это было не русское слово, а испанская фамилия — Zamess.

— Интересно, — сказал Георгии Васильевич.

— Уж будьте уверены, — пробормотал Винкич и тут же, увидев Ищенко, подошел к нему: — Ну, а ты как думаешь, хозяин?

Ищенко тоже понял его сразу.

— Что я думаю? — сказал он сердито. — Думаю, что не меньше, как четыреста пятьдесят.

— Пятьсот! — закричал, подбегая, Мося.

Высоко в небо уходила решетчатая стрела семидесятиметровой бетонолитной башни. Для того чтобы увидеть ее верхушку, надо было задрать голову. Тогда казалось, что она косо летит в синем небе, полном быстрых и горячих облаков.

Ковш с человеком поднимался по ней, как температура.

XXXI

Просьба мистера Рай Рупа вполне отвечала тайному желанию Налбандова.

Все же он счел необходимым сухо и бесстрастно пожать плечами.

— Итак, вы хотите видеть окрестности? Прекрасно.

Действительно, здесь было слишком пыльно и знойно.

Сегодня здесь все особенно раздражало Налбандова. И он мог бы найти сколько угодно причин своего раздражения.

Излишняя мягкость Серошевского. Недостаточная квалификация монтажников. Нехватка людей. Безобразная работа транспорта…

Да мало ли!

Наконец — эти американцы. Только от дела отрывают. Впрочем, тут Налбандов немного лукавил, обманывал самого себя.

Втайне ему было чрезвычайно приятно ездить и разговаривать по-английски с этими вежливыми и культурными людьми, которые могли вполне оценить его хорошее произношение, его резкий и острый ум, его первоклассное техническое образование, всю его своеобразную, внушительную, грубоватую внешность большевика, за которой скрывались блестящее европейское воспитание и тонкая культура.

Он произвел на мистера Рай Рупа сильное и приятное впечатление. Он это знал, чувствовал.

Втайне ему это льстило. И он не без удовольствия продолжал играть двойственную роль внешней грубости и внутренней тонкости.

Эта игра несколько смягчала его раздражение. Все же она не могла его уничтожить.

Конечно, тут дело было не в дурной работе транспорта или в недостаточной квалификации монтажников.

Тайной причиной раздражения Налбандова были Маргулиес и вчерашний харьковский рекорд.

Сегодня Маргулиес будет бить Харьков. В этом нет никаких сомнений.

Это носилось в воздухе.